Франсуа захлопал в ладоши. Столь воодушевленный отклик даже удивил его брата.

— Ты так радуешься победе разума?

— Нет, твоей! Настоящий Вивре может быть только победителем. А что Папа?

— Он меня принял две недели спустя. Я был очень взволнован. Pater мне рассказал, кто такой Клемент VI: великий ум, покровитель литературы и искусств, но также и защитник людей. Знаешь ли ты, что именно по его приказу Церковь спасала евреев и преследовала бичующихся во время чумы?

Франсуа поспешил отогнать от себя видение, внезапно представшее перед ним.

Жан продолжил:

— Его святейшество захотел увидеться со мной один на один. Он заявил, что вполне расположен назначить мне стипендию, о которой ходатайствует мой крестный, но при том условии, что я его удивлю. Это не застало меня врасплох. Я начал говорить, заработал свою стипендию и уехал в Париж. Я ее по-прежнему получаю. Клемент VI умер, но его преемник, Иннокентий VI, подтвердил ее. Ради соблюдения тайны деньги присылают в Ланноэ, а уж крестная пересылает их сюда. В Париже в возрасте тринадцати лет я поступил на факультет искусств, в пятнадцать стал бакалавром, в восемнадцать — лиценциатом. В настоящее время готовлюсь стать магистром. Если все пройдет хорошо, на будущий год поступлю на богословский. Глядишь, лет через пятнадцать, когда мне стукнет тридцать пять, окончу… Теперь ты знаешь все.

— Ты что, издеваешься надо мной? О чем ты говорил с Папой? Я именно это хочу знать!

— Вот как раз этого я тебе не скажу.

Франсуа ударил кулаком по столу.

— Говори!

— Нет, не настаивай. Это моя тайна. Ты-то сам разве все мне рассказал?

Франсуа вспомнил о своей слепоте и умолк. Впрочем, пока Жан говорил о своей жизни, Франсуа много выпил, и теперь в голове у него слегка мутилось. А его брата вино, наоборот, взбодрило, и Жан начал говорить в чрезвычайном возбуждении:

— Франсуа, когда я покончу с учебой, то напишу книгу. И там я расскажу все. Я стану одним из светочей Церкви и, подобно Фоме Аквинскому, сподоблюсь святости. Но не добродетельным поведением, а силою своего ума… Моя книга будет называться «De Clave universa», или «De Clave vera», или попросту «De Clave…» [30] Но какая разница, все равно это будет ключ к истине…

Жан говорил еще некоторое время, но потом умолк, заметив, что Франсуа спит. Тогда он налил себе остатки мальвазии, выпил одним духом и отставил свою кружку с серьезным видом.

— С Папой я говорил о себе самом.

Потом он наклонился к своему спящему брату и зашептал, почти касаясь губами белокурых кудрей:

— Но главным образом о тебе…

На следующее утро Туссену пришлось как следует встряхнуть своего господина, чтобы разбудить его. Франсуа так и проспал за столом, в обществе брата, который тоже, в конце концов, сломался. В окно харчевни бил яркий свет.

— Который час?

— Недавно приму звонили.

Жан встрепенулся:

— Мне пора на лекции.

— Можно я с тобой?

— Ну, если тебе больше нечем заняться…

Они вышли. Свежий, пронизанный светом воздух погожего январского утра пошел Франсуа на пользу. После вчерашнего возбуждения и излишеств ночной попойки это было подобно глотку живительной влаги. Но еще больше привела его в чувство сама жизнь Парижа. На Скобяной улице открылись все лавки, и уже толкались бродячие торговцы, вовсю расхваливая свой товар.

Был там продавец теплого умывания с двумя ведрами, откуда валил пар; зеленщик погонял ослика с овощами в корзине, повешенной на шею; имелся также продавец отвара со своим сосудом на спине, торговцы сыром, луком-шалотом, мылом, свечами, соломой, метлами, пряностями, крысомором; ходили по улицам пекарь, кондитер, собиратель битых бутылок, общественный писарь, художник, жестянщик, старьевщик… Никогда Франсуа не видал ничего подобного. Он обратился к своему брату:

— Здесь всегда так? Такое оживление?

— Конечно. Но в некоторых домах бывает даже оживленнее. Сегодня вечером мы пойдем в бордель к мадам Гильеметте и ее девицам, на улицу Глатиньи.

Мимо них проплыло какое-то многоцветное видение. Человек нес на плече неведомое чудо.

— Сарацинские ковры!

Франсуа остановил его:

— Они действительно сарацинские?

— Конечно, монсеньор. Ни один христианин не сумеет сделать ничего подобного.

Франсуа прикоснулся к шелковистому ворсу, думая о своем предке Эде. Побывает ли когда-нибудь и он сам в тех краях? Выпадет ли ему удача отправиться в крестовый поход?

Жан взял брата за руку, и они вместе свернули в узкую улицу. Называлась она Шлемной и представляла собой вотчину оружейников. Франсуа как знаток оценил доспехи, щиты, копья, мечи и прочее оружие. Он подумал о том, что надо бы заказать себе и Туссену новое снаряжение, и в первую очередь — щит «пасти и песок». Он поделился этим последним соображением с братом, который ухмыльнулся в ответ.

— Ты без своего герба жить не можешь?

— Это герб нашего рода. Он ведь и твой.

Жан не ответил. Он расхохотался.