Фабиус опустился на колени перед своим стареньким креслом, где когда-то сиживала и Райана. Где он освобождал от тонких медных заколок её тяжёлые косы, а потом расплетал их, зарывался лицом... От её кожи всегда пахло свежим хлебом. И она всегда смеялась, пока была жива...

Он не мог поступить иначе. Но что ему было делать теперь? Сидеть и обречённо ждать восхода? А если Дамиен не справится? Это его единственный сын, доставшийся слишком тяжело. Мальчик должен стать магом, или зачем тогда все эти муки?

Магистр поднялся с колен, прошёлся по обширному подвалу, заваленному неудачными конструкциями, ошибками экспериментов. Наткнулся в углу на стопку пергаментов, куда заносил географические наблюдения, вынесенные из путешествий. Поднял свои слегка отсыревшие вирши, уложил на верстак, (стол был завален старыми книгами), и стал перебирать, вглядываясь в потускневшие чернила.

«…ибо плоскость земли…»

Плоскость… А кто сказал, что именно плоскость, раз пути светил идут словно бы вокруг неё? Но где же тогда Ад?

Магистр неловко опустился в кресло, закрыл глаза. Мир встал к нему сегодня всеми своими острыми гранями сразу.

Дремал он недолго. Проснувшись – ощутил тяжесть и головную боль, но и недавние картины сделались в его памяти менее чёткими.

Фабиус выбрался из подвала во двор, зная, что двери сами закроются за его спиной и заплетутся лианы. Он наполнил глаза ночной красотой, вдохнул сырой холодный воздух и увидел, как далеко за рекой, над буковой рощей и древними развалинами из мягкого камня поднимается розовая дымка. Пора было идти в башню. Маг посмотрел в узкое окно на среднем этаже, свет которого стал заметно бледнее, вздохнул, покачал в сомнении головой и медленно направился к дверям.

Факел на лестнице прогорел. Мягкие сапоги скрадывали звуки шагов, и магистр не слышал даже самого себя, а стук сердца заглушал дыхание.

В полной тишине он поднялся на средний этаж, вошёл в рабочий зал, где оставил Дамиена.

Мальчик всё также сидел в кресле, склонившись над книгой.

Он… спал!

Фабиус набрал было полную грудь воздуха, намереваясь рявкнуть так, чтобы свечи посыпались с канделябров. Но сдержался, сделал носом несколько вдохов и выдохов, успокаиваясь, сказал негромко:

– Просыпайся, Дамиен. Уже рассвет.

Мальчик вздрогнул во сне, уронил книгу, вскочил, оправляя ночную рубашку.

– Надеюсь, ты выучил формулу заклинания, – спросил Фабиус, демонстрируя безразличие и готовность стоически принять любой результат.

Дамиен взглянул в равнодушное лицо отца и кивнул. На книгу он даже не посмотрел, не пытаясь, как многие, оттянуть ужасное наказание.

Фабиус, пренебрегая множеством горящих свечей в подсвечниках и канделябрах, щелчком правой руки зажёг огонь прямо в пентаграмме. Длинные невесомые языки повисли над канальцами в мраморном полу, пожирая кипящую в магической ловушке энергию. Цвет пламени был близким к обычному, лишь зеленоватые отблески могли бы насторожить незнающего свойств колдовского огня. Такой был гораздо пластичнее, более годен для работы заклинателя. Но и жёг больнее. Фабиус сам, касаясь его ненароком, не всегда мог сдержать крик.

Дамиен, не щурясь, смотрел в огонь и думал о чём-то своём. Растерянности на его лице и не ночевало.

Он подошёл к пентаграмме, огляделся по сторонам...

Фабиус понимал: мальчик не выучил заклинания. Сначала – бодрствовал полночи, занимаясь своими странными для мага забавами, потом утомился, зубря длинные старинные фразы, и его разморило. Но отступать Дамиен не собирался. Что-что, а воля его была волей потомственного мага.

Он покосился на шкатулку на столике у кресла, там лежали свежеизготовленные амулеты, но вряд ли что-то могло бы сейчас помочь ему. Прошептал одну из недоученных фраз, замолчал, понимая, что, исковеркав заклинание, он может не только не получить саламандру, но и натворить страшных бед с колдовским огнём.

Фабиус молчал. Взгляд его тяжелел.

Дамиен покачал головой, закусил губу, снова огляделся в поисках чего-то, ведомого только ему, но спросить не посмел. Потом встал у пентаграммы на колени и протянул руки к огню, буркнув под нос обычное детское «аd modum» (по образцу). И, прокусив губу, взял в ладони обжигающее пламя, чтобы силой мысли и простенького заклинания сформировать из него фигурку ящерицы.

Так дети лепят куличи из песка. Так Дамиен лепил когда-то прямо из воздуха своих первых эфирных зверушек, распадавшихся на глазах. Но теперь он был уже гораздо сильнее и умелее, и у него вполне могло получиться. Если сумеет удержать пламя, прожигающее до самой души.

Фабиус знал, какую боль испытывает сейчас его сын. Магистр страдал. Все его мышцы сцепились в единый каменеющий комок. Но он сам поставил это условие. И тоже должен был стерпеть его!

Не только руки, всё тело Дамиена дрожало от боли и страшного усилия, пока он удерживал колдовской огонь и лепил саламандру из его податливых языков. Наконец, земноводное, напитавшись силой мыслей мальчика, обрело достаточно жизни, чтобы соскользнуть вниз и заметаться по пентаграмме.

И только тогда Фабиус разжал зубы и произнёс «ad manum» (под рукой), наполняя сведённые судорогой ладони мальчика свежим снегом.