— Все это в прошлом, — с улыбкой заметила дама. — Гламурная жизнь осталась позади, и теперь у меня свой бизнес. — Она не стала распространяться об этом подробнее, но я и так видел, что имею дело с весьма влиятельной — под стать ее мужу — особой.

Они отвезли меня в симпатичный ресторанчик, где играла живая музыка, и мы поужинали в свое удовольствие. Весь вечер мы болтали о французских исполнителях, о поездках моих новых знакомых во Францию и прочих, не менее приятных, но ничего не значащих вещах. Лишь однажды мой провожатый обронил нечто совершенно неожиданное. Я заметил, как внимательно он присматривается к некоторым посетителям ресторана. Наконец, покачав головой, он тихонько заметил:

— Надеюсь, обойдется без неприятностей. Видите ли, месье Люмьер, до меня дошли слухи, что императору Хайле Селассие угрожает государственный переворот… Надеюсь, это лишь слухи.

Я согласно кивнул, поскольку не знал, что тут еще можно сказать. За весь вечер мы и словом не обмолвились о моей предстоящей встрече с Peres du Triangle.

Было уже довольно поздно, когда мы вернулись к гостинице. Женщина осталась в машине, а мужчина вышел проводить меня до входа. К величайшему моему изумлению, он пожал мне руку особым образом.

— Почему же вы сказали, что вы — не улем? — растерянно спросил я.

— Ни один улем не скажет «я улем», поскольку слово это даже не является существительным, — ответил мой провожатый. — Это прилагательное, определение, но прежде всего, это комплимент, форма признания со стороны окружающих.

— Благодарю вас, — сказал я. — Теперь мне ясно.

Это был первый урок смирения, преподанный мне представителем Peres du Triangle. Принять его оказалось не так-то легко, поскольку внезапно я понял, как плохо мне удается держать рот на замке. Стыдно было признать, но первое, что я сделал при встрече со столь значимым для меня человеком, — это выказал свое невежество. Я начал задавать глупые и совершенно ненужные вопросы. Внезапно меня озарило: наш ужин и был моим первым испытанием. Очевидно, что я прошел его, поскольку при прощании мой провожатый заявил, что завтра, в четыре вечера, за мной заедет еще один человек. Если бы я не справился, меня попросту вернули бы назад, во Францию. Но с этого момента я твердо вознамерился вести себя более сдержанно. Поблагодарив провожатого, я направился к себе в номер, продолжая размышлять о случившемся С самого детства мне твердили о том, чтобы я задавал поменьше вопросов: «Смотри, слушай, учись, но не задавай лишних вопросов». Все они — Мастер Ли, Мордехай и даже мой старый приятель Тадж — советовали мне не увлекаться вопросами Кстати, это был первый случай, когда мое внимание обратили на природу слова «улем» как прилагательного. И я пообещал себе помнить об этом впредь.

На следующий день, ровно в четыре, за мной зашли два человека. Один из них, державшийся чуть впереди, казался более важной персоной. Добродушно улыбаясь, он пожал мне руку. Это был белый человек среднего роста, лет около пятидесяти. Он свободно говорил по-французски, хотя чувствовалось, что это не родной его язык. Незнакомец представился доктором Фаридом. И первое, что он сказал мне, стало для меня истинным откровением.

— Господин Люмьер, — промолвил он, — мы ждали вас целых десять лет!

Надо сказать, мне стоило большого труда не обрушить на него массу вопросов. Однако я удержался и просто поблагодарил его за добрые слова. Тем не менее на лице моем явно отразилось удивление, поскольку доктор Фарид вежливо поинтересовался:

— Хотите о чем-то меня спросить?

— Нет-нет, никаких вопросов, — ответил я.

— Никаких вопросов? — повторил он.

— Нет.

Без сомнения, это стало для меня еще одной проверкой. Настаивая на том, что у вас нет вопросов, вы как бы отождествляете себя с улемами. Он кивнул и проводил меня к машине, заявив, что мы едем в отделение Ложи.

Как ни странно, я чувствовал себя абсолютно спокойно. Второй человек сел за руль, и мы отправились в наше короткое путешествие. Доктор Фарид дал мне свою визитную карточку. Как оказалось, мой спутник — бывший глава Синдиката иностранных корреспондентов. Выходит, по профессии он был журналистом. Проговорив минут двадцать — двадцать пять, мы прибыли наконец к старому, ничем не примечательному зданию, расположенному на такой же обычной, ничем не примечательной улице. Трех-четырехэтажные дома были выкрашены в песочный цвет (или какой-то другой, не менее скучный оттенок) и выглядели совершенно одинаково. Лишь некоторые выделялись высокими, похожими на арки воротами. Прохожих и машин на этой пыльной улочке было совсем мало, и только редкие пальмы скрашивали столь унылый пейзаж.

Мы вошли в просторное фойе, в дальнем конце которого находилась черная деревянная дверь. За ней оказалось сразу два коридора: один вел направо, другой — налево. Мы свернули направо и скоро очутились еще в одной комнате, где за конторкой сидел какой-то человек Он взглянул на меня со скучающим видом, который отличает всех без исключения канцелярских служащих, и попросил заполнить самый обычный формуляр. Как только с этим было покончено, он поставил на документ две печати. Затем, достав не особо чистую холщовую сумку, он попросил меня сдать кольца, часы, бумажник, пояс, подтяжки, очки и прочие аксессуары. Я без восторга отнесся к тому, что мне нужно было отдать дорогие платиновые часы, такие хрупкие и изящные, особенно когда увидел, как небрежно обходится этот клерк с моими вещами. Тем не менее я воздержался от замечаний. Во время этой утомительной процедуры, пока все мое внимание было сосредоточено на служащем с его просьбами и формулярами, доктор Фарид куда-то исчез. Я поинтересовался, куда пропал мой провожатый, но клерк сказал только, что скоро я вновь увижусь с ним, и попросил пройти в соседнюю комнату.

Вся эта процедура начала меня раздражать. Я готов был испытать почтение, восхищение и даже страх перед величием организации, окруженной таким количеством слухов. Но пока что я не испытывал ничего, кроме скуки и недоумения. Без сомнения, я обладал в их глазах каким-то весом, ведь меня собирались посвятить в тайное общество, о котором отзывались с неизменным почтением и даже страхом. Доктор Фарид заявил, что они поджидали меня десять лет. Так какого дьявола тут происходит? С какой стати со мной обращаются как с каким-то беженцем, который пожелал навсегда осесть в Эфиопии?