Шрифт:
И одиночества.
Запах смерти, желтый от света тусклой настольной лампы.
И книга «Ремарк» на тумбочке, с едва различимым под слоем пыли названием.
Он ушел.
Хохот старой ведьмы стучал ему в спину.
«Славка, ты спятил? Куда ты ходил?!» – спросила мама. Рядом с мамой в прихожей в своем зеленом халате топтался папа.
Славка прошел мимо них, не отвечая.
Хлопнул перед носами дверью. Повернул замок.
Спотыкаясь о холсты и подрамники, протиснулся к телескопу и, наклонившись, снова заглянул в лунный глаз.
Звезда в белом платье, облитая лунным светом, стояла в черном окне.
Синими глазами смотрела на Славку.
И улыбалась.
Прошло много лет.
Наступила весна.
Седой, длинный, совершенно одинокий старик, шаркая тапочками, прошел по темному коридору, не зажигая свет.
Вышел на балкон, сел на маленькую табуретку перед старым папиным телескопом.
И заглянул в глазок.
Звезда в белом платье, облитая лунным светом, стояла в черном окне.
Синими глазами смотрела на старика.
И улыбалась.
Письмо
У одного человека, Александра Сергеевича Пташкина, не сложилось в любви. У всех остальных как-то складывается в любви (у них как-то с этим получается), а у него никак, и можно даже сказать, ни туда ни сюда. И ни тыр ни пыр.
С ним в школе (с первого по шестой класс) училась одна Маша Шишкина (ничего такого особенного в этой Шишкиной не было, так, самые обыкновенные «анютины глазки» с косичкой и завитушками). В общем, сами понимаете.
Но Пташкин буквально с первого взгляда пропал.
Пропал, и больше ничего.
(Это такое бывает с человеком, не часто, конечно, но случается.) Полюбить то есть.
И это бы еще ничего, но эта Шишкина тоже выражала ему симпатию. Она иногда на него так обернется и говорит: «Пташкин, домашку по матике сделал? Дай списать!»
Или так сядет, профилем (у нее был профиль такой, сами понимаете, с завитушками). От которого у каждого может с сердцем зайтись. Вот и с сердцем Пташкина такая же история.
И еще они с Машей однажды сидели на соседних стульях в актовом зале, на торжественном вечере по случаю праздника Октябрьской революции.
И завитушки эти (черт, видно, их завил) были прямо рядышком с Пташкиным. И он из-за этого возьми да и полюби Машу окончательно, раз и навсегда…
Такие, в общем, дела.
А потом он приходит, на следующий год, в седьмой уже класс и думает: «Сейчас Шишкину увижу!» – и ничего, между прочим, подобного у него не вышло.
(Человек, как говорится, предполагает, а черт помогает.)
И вместо Шишкиной, за Шишкиной партой (первой у окна), какой-то Вася Голубкин в очках, и длинный, как водонапорная башня.
Вот в общих чертах и вся история.
Машины родители были «выездные» (она хорошо одевалась, красиво, да, и у нее больше всех было заграничных фантиков от жвачек и разноцветные польские ластики), и они собрались и уехали по работе куда-то туда. В свою заграницу, и Маша с ними пропала.
И все.
И пришлось Пташкину жить дальше без Шишкиной.
И он жил без Шишкиной, уже скоро 30 лет и три года.
В 99-м году Пташкину, правда, попалась на трамвайной остановке девушка, тоже как Маша (ничего себе), и он с ней пару раз даже сходил в театр Маяковского (у Пташкина мама тогда работала в этом театре кастеляншей), но потом не смог он. Потом его как отрубило, и он дальше не стал продолжать эти отношения. Хотя мама его и хотела внуков. С другой стороны, Пташкинская мама знала (на собственном опыте), что от женщин одни неприятности, и настаивать на внуках не стала…
А так, между прочим, у него (у Пташкина) было высшее техническое образование, социальный пакет и перспектива карьерного роста, потому что он уже десять лет работал торговым представителем по продаже подержанных грузовых автомобилей.
На работе Пташкин демонстрировал клиентам эту подержанную грузовую технику (включая подъем кабины и пробную поездку), обедал по талонам, и ему почти каждый месяц приходилось выезжать в служебные командировки, для установления контактов и заключения актов купли-продаж в закрепленном за ним регионе ЦФО.
А маму Пташкин уже к тому времени похоронил и жил один-одинешенек на улице Берзарина, все в той же кирпичной семиэтажке (да вы такие знаете) на четвертом этаже с балконом.
Боже мой! Какая тоска-то…