Потому что черти ужасно в нашем городе мерзнут под Крещенские. Тут, у нас, им никто котлов не топит и шарфиков с шапками не вяжет.

Не до того, честно говоря.

А черти к теплу привыкли. Им плюс 24 и то страшная холодина.

Ну а на черте, под Крещенские, шкура, сами знаете какая, плесень одна да короста, вот и все утепление. И черт, конечно, продрог как собака, (хотя так ему и надо) и был злой-презлой.

А того человека, к которому черт привязался, звали Петр Николаевич Пончиков. Он был так себе, конечно, человек, ничего такого особенного. Лицо у него тоже было не очень чтобы красивое, с двумя глазами и носом.

В общем, как у всех.

Погода была хорошая, то есть так себе, честно говоря, была погодка. Холодина градусов минус под двадцать, а может, и все минус двадцать пять, ну и дело, конечно, уже вечером происходило.

Возле девяти.

В общем, вылезает этот Пончиков из 61-го маршрута, и закурил. Он любил подымить, после поездки. Он закурил, и захрустел себе преспокойненько по снежку к подземному переходу.

И может, пока этот Пончиков, мимо Всехсвятского, вдоль зеленого забора проходил, чертяка бы и отвязался, но тут Пончиков еще остановился у палатки, купить себе пива с чебуреком, а пока стоял в очереди, колокола Благовест зазвонили, и Пончиков нечаянно наступил черту на левую лапу. А там у них, как известно, любимая мозоль.

Черт, конечно, осоловел.

У него и без того к Пончикову сразу какая-то неприязнь возникла, ну а тут еще это…

А нужно сказать, что Пончикову не простой черт попался, а древний, живучий. С самого каменного века пакостил людям.

Как начал пакостить, так и увлекся. Пакостил, пакостил, пакостил…

День за ночь.

Век за век.

Пока на троллейбусном кругу к Пончикову не привязался.

Этот черт еще по всем НК канцеляриям фотороботом в сводках проходил.

Ну и на него, как обычно, было мало улик, но очень много косвенных доказательств.

Адвокатом у черта был тоже черт, да еще такой богатый и хитрый, что этого, нашего, прямо из зала суда вениками гнали на волю.

Ну и физиономия у него, у черта (того, что к Пончикову привязался), до того дрянная была, что лучше никогда вообще такую гадость в зеркале не видеть.

Ну и хитрый, разумеется, был, коварный.

Знал «Кудаккому», «Комучего» и «Комуичтопошептать»; и в какую бородавку вцепиться.

Такая, в общих чертах, на тот момент сложилась неуютная ситуация.

Съел Пончиков чебурек, и космические звезды, и электрические фонари, и зеленые кресты аптек светили Пончикову путь, до самого подземного перехода.

Он шел себе, вдоль Всехсвятского зеленого забора и колокольни, и ему было тепло внутри его куртки, а снаружи на куртку Пончикова падал тихий и синий праздничный снег.

А за нашим Пончиковым хромал этот, с рогами и рыльцем, и на его плешивую шкуру снег тоже падал, и если приглядеться, то даже можно было заметить его противное очертание. На седенькую вьюжку похоже.

Но никто не приглядывался, и, разумеется, Пончикову даже в голову не приходило на своего попутчика оглянуться.

Только они Всехсвятский миновали и выходят к пожарной башне, где бесплатная общественная уборная, как попутчик прыг-скок, и шлепнулся Пончикову на левое плечо.

Шлепнулся и говорит: «Слушай, Пончиков, сделай доброе дело!»

Пончиков этому не удивился, (мало ли в голове у человека гуляет мыслей?), и идет себе уже вниз по ступенькам, на ту сторону, где у Пончикова квартира.

А черт опять за свое: «Сделай доброе дело» да «Сделай доброе дело».

Пончиков даже оглядываться начал, думает: «Может, и правда мне сделать какое-нибудь доброе дело?» Только какое доброе дело сделать и кому, непонятно.

В переходе подземном в десятом часу вечера пусто, все козырьки позакрывались, только ветер гуляет. Ветер гуляет, а черт не отстает.

И еще очень плохо этот теплый подземный ветер пахнет (крысами, наверное).

Как Пончиков стал подходить к выходу, запах этот еще усилился, и Пончиков видит: сидит на ступеньке нищий, в тряпки серые замотанный, лица не видно, ничего не видно, и шапка, в шапке ничего, только снег с улицы заносит.

Тут черт чуть ухо Пончикову не откусил, так разверещался, шипит: «Сделай, Пончиков, доброе дело!» Не сделаешь, мол, «доброе дело», Пончиков, тебе же хуже будет.

Ну ладно, думает Пончиков, сделаю, пожалуй, может, мне из этого какая-нибудь выгода тоже будет.

Только Пончиков это подумал, как сразу у него тихо в голове стало, только ветер с улицы свистит.

Пончиков порылся в кармане, уцепил перчаткой мелочь и в шапку нищему бросил. Хотел идти дальше, а нищий вдруг говорит: «Мало это, Пончиков, для доброго дела», дай, мол, еще.