Одна из самых непривлекательных сторон подобной, предоставленной себе военной карьеры, не опирающейся на крепкий корпоративный дух всего офицерского общества, заключается, с одной стороны, в том затруднительном положении, в которое поставлен начальник, имеющий дело с отдельными, не подходящими под общий уровень личностями, над воспитанием которых он трудиться не может или не желает, ввиду чего он прибегает исключительно только к взысканиям, а с другой стороны, — в беспомощности и тяжелом положении таких подчиненных.

Задеваемое вечно самолюбие, беспрерывные уколы, и даже грубые понуждения в сутолоке служебных требований, унижение офицерского достоинства, неудовлетворенность, сознание неумения развить свои природные способности — вот грустные впечатления, которыми так богата служба и жизнь неудачников.

В жизни офицера лучшие годы молодости, столь обильные воодушевлением и горячей верой в правду и идеалы, проходят в маленьких чинах и должностях, в подчинении кипучей энергии молодости элементарным требованиям службы, не выходящим часто из рамок азбучной, мертвящей дух деятельности. Если нет близкого, искреннего участия к молодому офицеру и если вместо таковой допускаются ошибки под видом служебных внушений, обидное с ним обращение, строгие кары, когда достаточно было бы выговора или замечания, то что же может спасти офицера от отчаяния, пустоты и непоправимых с его стороны шагов, если не высшее сознание долга, сознание пользы, скрытой в скромной его деятельности и стремление к удовлетворению высших запросов жизни? Но откуда же взяться подобному сознанию в офицере, если для этого нет содействия извне?

То, что я сказал о разнохарактерности и нравственной пестроте нашего корпуса офицеров, о розни воззрений на службу и жизнь, можно нередко наблюдать даже и среди молодых еще офицеров. Мне случалось беседовать на тему о товариществе и патриотических чувствах с юными офицерами, поразившими меня признанием, что в честное, бескорыстное товарищество они не верят, что и на службе, как вообще в жизни, каждый живет сам для себя, а не для других, что общность интересов — пустая мечта; кто имеет средства, не желает иметь общения с тем, у кого их нет; у каждого преобладают свои эгоистические интересы, ради которых он готов подставить ножку товарищу.

Мне доказывали, что в частях, где начальство навязывает офицерам товарищеские начала, обыкновенно господствует интрига и чаще выступают наружу дурные инстинкты; а напротив, там, где товарищеские традиции сданы в архив и где каждый живет собственным своим миром, там можно встретить больше взаимного уважения и, вообще, живется легче. Те же противники «традиций» меня уверяли, что даже во время последней войны такие части без «традиций» и товарищества отлично исполняли свой долг даже не под наплывом патриотического воодушевления, а так, из-за личной чести или самолюбия что ли? Выставляли на вид, что «нас, русских, де всегда учили в начале войны, а потом мы ничего, справились». Патриотизм эти господа считают выражением «казенным», ничего не значащим, «отсталым» понятием, граничащим с наивностью. Выводили далее, что для одержания побед не надо подготовлять какого-то патриотического воодушевления, что, например, под Бородином никакого патриотического подъема духа в массах не было, а напротив, перед тем народ бунтовал так же, как и в 1905 году, и это не мешало армии выказать лучшие боевые качества в борьбе с испытанными войсками Наполеона…

Не скрою, что офицеры, высказывавшиеся в этом смысле, не были коренного русского происхождения.

Напрасно я возражал им, что корпоративный товарищеский дух, который я защищаю, вовсе не может нарушать личных чьих-либо интересов или стеснять кого бы то ни было, а что, напротив, он одинаково поддерживает всех, богатых и бедных, не вызывая интриг, выставляя на первый план лишь дружное служение общей цели. Традиции традициям — рознь. Корпоративные же традиции настоящего времени, которыми недаром гордятся офицеры наших соседей, ничего решительно не имеют общего с феодальными традициями «ancien regime», с давними понятиями о «noblesse oblige» («знать» и «каналья»), которые так удачно громит в своих сочинениях, например профессор Трачевский.

Напрасно я доказывал, что патриотические начала, в смысле общительности, нравственного сближения и единодушия, как средства сплочения сил для защиты высших интересов каждой страны, сохранят практический свой смысл так долго, пока не наступит «вечный мир», т. е. чуть ли не до конца наших стремлений… Я напрасно упоминал о том, что настроение народных масс сто лет тому назад отнюдь не могло иметь еще того важного значения для военного дела как в наши дни; что политическая спячка и безразличие, в которую тогда было погружено простонародье, сообщалось, конечно, и солдату, вследствие чего этот последний, проводя на службе десятки лет, всегда оставался беспрекословно послушным «пушечным мясом», бесчувственной машиной, и только между тем современный солдат — дело другое; что, наконец, нам трудно спорить о том, был ли в 1812 году в русском народе подъем патриотического духа или нет…

Никого, конечно, я не убедил…

Заканчивая этим сравнение корпоративного воздействия в самых войсковых частях на заграничный состав офицеров с тем, что можно наблюдать у нас, я прихожу к заключению, что причина неодинакового преуспеяния сравниваемого офицерского материала там и здесь коренится прежде всего в различном отношении к младшим офицерам старших их товарищей, представляющих из себя за границею строгую, тесно сплоченную корпорацию, озабоченную бдительным соблюдением высших интересов, между тем как у нас такой сплоченности нет. Это ведет там к крайнему развитию высшего явления военной этики патриотическому чувству самоотвержения, которое и у нас не отвергают, но и мало культивируют.

В противоположность упомянутому выше, о равной приблизительно ценности заграничных и наших офицеров в первом их чине я сказал бы в результате изложенного, что немецкие офицеры, начиная с чина капитана, в общем, уже значительно опережают в военном деле наших капитанов, каковое несоответствие не может сглаживаться, разумеется, и в высших чинах.

III

При изучении нашей армии после иностранной ничто так меня не поражало, как резкая разница, какую я нашел при сравнении между собою здесь и там высших офицерских чинов, начиная со штаб-офицерского.