И все же «Торпедо», вернувшему себе Стрельцова, можно было отдать предпочтение перед остальной Москвой в первом круге, пусть и не на все сто процентов оправдывал пока надежды Эдик…

После нулевой ничьей с ЦСКА — Стрельцов не играл в этом матче — удалась серия из шести побед. Начиналась она с победы над одноклубниками из Кутаиси, тоже одержанной без Эдуарда, — два мяча забил Иванов, два — Щербаков и пятый Соловьев. И дальше — в Одессе у СКА, в Донецке у «Шахтера». И очень важную игру у киевлян вырвали — единственный гол забил Владимир Щербаков.

Без Стрельцова сумели выиграть у «Спартака» и со Стрельцовым у московского «Динамо».

Чуть, однако, не подпортили радужную картину тбилисцы, вдруг в Москве вспомнившие про победный характер, — спас Валерий Воронин, забивший со штрафного в обвод стенки за шесть минут до конца игры.

…Четвертого июля 1965 года произошло событие, которого в Москве как раз столько и ждали, сколько отсутствовал в футболе Эдуард. Ждали, как только услышали про Пеле. И с той поры мечтали о возможности увидеть бразильца своими глазами — мечта, прямо скажем, для большинства советских людей несбыточная.

И вдруг летом шестьдесят пятого она сбылась — сто с лишним тысяч пробились на лужниковский стадион; всем прочим матч с участием Пеле показали по телевидению под комментарий Озерова.

К чести знаменитого форварда скажем, что он все эти годы только подогревал интерес к себе — играл Пеле все лучше и лучше, документируя международный миф. И одновременно рождая в нашей стране миф встречный и патриотический — чем дольше не было в отечественном футболе Эдуарда Стрельцова, тем больше крепла уверенность, что попади он тогда на чемпионат в Швецию, еще неизвестно, кем бы кто стал в дальнейшем.

Чтобы понять нашу страну — хотя бы отчасти, надо прожить в ней целую жизнь, по возможности непрерывно размышляя о чертах, присущих только ей одной. Но если прожить в ней целую жизнь, никуда за пределы страны не выезжая (что отнюдь не фокус), то сделать второе маловероятно. И охоту к неуютным размышлениям я встречал у немногих, а миллионы, мне кажется, живут по Брежневу: логики не ищут. И взамен находят некоторые удобства, а то и душевное равновесие.

Начнем с того, что матч был товарищеский — и ничего в политическом имидже не решал. Тем более что все равно мы проиграли — точнее, футболисты проиграли, а зрители выиграли. Матч, как я уже докладывал, проводился в Москве — и то, что штрафнику Стрельцову выезды за рубеж были заказаны, никак не влияло на ситуацию. Тем более что через год с небольшим ему и выезд разрешили. Допустим, он еще не доказал всем, что пришел в лучшую форму. Но бразильцы привезли совершенно растренированного Гарринчу, и за пятнадцать минут до конца игры он на поле вышел. Гости не хотели лишать хозяев возможности лицезреть правого края, некогда доставившего сборной СССР множество неприятностей.

Конечно, у нас руководствовались педагогическими соображениями. Как это вчерашний заключенный выйдет в майке с государственным гербом? Что же касается спортивной стороны, то неужели бы рядом с Ивановым он сыграл хуже, чем Баркая или Биба? Банишевский был на девять лет моложе Эдика, но когда Стрельцов заиграл в свою силу, — часто ли восхищались бакинским вундеркиндом?

Ну хорошо: прохлопали из-за собственного идиотизма и ханжества исторический шанс свести на московском поле Пеле со Стрельцовым… А кто мешал вспомнить про Стрельцова-зрителя, сидевшего на трибуне? Понимаю: кинопленки жалко, операторы телевидения чересчур заняты, но хотя бы любительский снимок можно было сделать: Эдуард Стрельцов смотрит из лужниковского яруса на Пеле…

До сих пор жалею, что не был с ним в июле достаточно знаком, чтобы по телефону созвониться вечером.

И все же отчего-то я уверен, что горькие мысли не слишком мучили Эдика в тот день.

Через четверть века мы заговорили с ним о Пеле — точнее, я у него, уже смертельно больного, что-то спросил, явно рассчитывая на ответ, который останется в футбольной истории: пусть хоть репликой, пусть и не вполне афористично сформулированной фразой.

Он вдруг отвердел лицом и сказал с непривычной для него отчужденностью к собеседнику: «Совершенно разные игроки». Мне показалось, что увидел он тогда себя и Пеле из некой, может быть, нездешней дали. Но разговор-то между нами про Пеле и зашел, наверное, из-за того, как я сейчас догадываюсь, что перед тем он сказал совершенно спокойно: «В мире меня не знают».

В девяностом году — из-за того, что на него обрушилось, — он, возможно, и подводил итог, огорченно, допускаю, задумываясь о случившемся или не случившемся с ним.

Но тогда, летом шестьдесят пятого, мне кажется, он был переполнен своим возвращением в футбол — и мир своего футбола снова виделся ему бескрайним, как в середине пятидесятых. Он вообще, по-моему, не любил брать в голову неприятное. В том, разумеется, случае, когда неприятности не ставили всё в его жизни с ног на голову.

Так получилось, что некоторые итоги пришлось подвести тем из его великих коллег, кто вышел против бразильцев на поле, выясняя тем самым свои отношения с мировой славой.

Воронин не только не справился, но и сильно проиграл в сравнении с Пеле, а Валентин Иванов ни на какое сравнение в тот раз и не вышел. Правда, он был и старше Пеле на пять лет. Но сыграй Кузьма и в Швеции, и в Чили вместе со Стрельцовым, не сомневаюсь, что громкое международное имя и он бы обрел. Имя приносят матчи поближе к финалу чемпионатов мира.

Тренер Морозов заменил Иванова Банишевским во втором тайме матча — и больше ни в одном из официальных матчей сборной в основной состав его не ставил. Возможно, что кто-то из футбольных начальников в разговоре с тренером сборной слишком уж многозначительно намекнул на возраст Валентина Козьмича.