— Клянешься? — мама спрашивает.

— Клянусь! — Элина подняла вверх руку со скрещенными пальцами. — Мое слово верное!

Мама рукой мне махнула, я подскочила и тополиные ветки от ворот убрала.

Элина несколько шагов сделала, остановилась и просит: «Дай в последний раз на него посмотреть». «Нет, — мама отвечает. — Насмотрелась уже». И хотела Элину веткой за ворота выгнать, но тут голос от крыльца раздается: «Лиза, что случилось?» Я оглянулась: отец на крыльце стоит, — не выполнил мамин запрет из дома не выходить.

— Володя! — Элина кричит. — Это я, твоя любимая! Прими мой взгляд, на прощание!

И так на отца посмотрела, что он, словно столб, застыл. А Элнна засмеялась, калиткой хлопнула н ушла. Так все и закончилось.

Мама долго отца травами отпаивала, к другим ворожеям водила, но он все равно странным остался. Разговаривал, улыбался, на работу ходил — и все время словно вспоминал что-то. Мама даже в карты ему играть разрешила: но он о них и не думал.

Элина родила девочку, через год продала дом переселенцу и куда-то уехала.

Отец после этого еще два года жил, а однажды лег на кровать да так и лежал: не разговаривал, от еды отказывался — и все улыбался чему-то. Так с улыбкой и умер.

Мама никогда больше не колдовала и нас этому не учила: «Каждому роду на земле свой удел. Я чужим делом занялась — вот и поплатилась!». Она долго каялась, что отца у Элины забрала: пусть бы он лучше с ней был — живой!

КЛАДБИЩЕ

Какие дети пришли к бабушке: опрятные, умытые! А Родик сегодня в новой рубашечке: красивый, важный! Мой старший брат Гриша, когда мама Лиза покупала обновку, радовался и гордился. Я и Лида даже посмеивались над ним, но он на нас внимания не обращал: «Отцепитесь, малышня!» — говорил.

Гриша способный к языкам был: немецкий язык лучше школьного учителя знал и английский самостоятельно выучил. У нас в доме много книг на иностранных языках было: Гриша даже в Симферополь покупать их ездил.

Особенно гетевского «Фауста» любил: наизусть страницы из него декламировал.

Грише как раз семнадцать лет миновало, на него многие девчата засматривались, но он только о Марии Уманской мечтал, своей однокласснице.

Красивая была девушка: она, как и Гриша, в войну погибла, только он в 1941-м, на острове Ханко в Балтийском море, а Марию в январе 1943-го болезнь убила.

Красивые всегда своенравны: Марии нравилось Грише голову морочить, власть над ним показывать: то насмешку над ним придумает, то свидание назначит, а мимо с другим парнем пройдет. Гриша обижался, переживал очень, а когда однажды летом Мария поцеловала при всех Гришиного соперника Ваню Ханарина, Гриша совсем расстроился и решил, как Фауст, продать свою душу дьяволу. Его еще мама отругала: Лидка хрустальную вазу разбила, а на Гришу свернула, — тот и оправдываться не стал.

Время нечистой силы наступает на земле с двадцати четырех часов до часа ночи, — это Гриша хорошо знал. И, когда все в доме заснули, Гриша встал, оделся и отправился на кладбище. Август был, в небе звезды разбивались и вниз падали, воздух травянистыми ароматами одурманивал. А у Гриши душа — как струна натянутая.

В городе имелось несколько кладбищ; Гриша пошел на то, которое за Ханджамой расположилось: там Олечка и отец похоронены были. Сначала степью шел, потом Феодосийскую дорогу пересек и к кладбищу вышел. Как и везде, кладбище высокой стеной из ракушечника огорожено было; для похоронных процессий открывались деревянные ворота, а рядом для посетителей — железная калитка.

С усилием толкнув взвизгнувшую калитку, Гриша ступил на кладбище и по усыпанной песком тропинке направился вглубь. Ярко светила луна, освещая кресты, оградки, надгробные памятники, разросшиеся между могилами кусты и деревья. Дойдя до середины кладбища, Гриша остановился, гадая, сколько сейчас времени. Словно в ответ на его мысли порыв ветра со стороны Карасувбазара донес отчетливый бой часов: это возвещал полночь установленный на площади радиорепродуктор.

После очередного удара часов наступила тишина: такая отчетливая и прозрачная, что Гриша испугался нарушить ее громким голосом. «Дьявол, приди и купи мою душу! Дьявол, приди и купи мою душу!» — зашептал он. Повторив это несколько раз, он замолчал и прислушался. Было тихо; потом из глубины кладбища донеслось, приближаясь, мяуканье. Вскоре на соседнюю могилу вспрыгнул огромный черный кот. Глядя на Гришу сверкающими зелеными глазами, он разинул пасть в громком вопле: «Мяу!».

Холодок ужаса схватил Гришу за сердце: он почувствовал вдруг, что затеял нечто безрассудное и страшное, от которого не будет ни удачи, ни счастья.

Черный кот соскочил с могилы и, словно вырастая в размерах, начал медленно красться к Грише. «Бежать! Немедленно бежать!» — мелькнула у Гриши мысль; он рванулся и понял, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Бросив в отчаянии взгляд на видневшиеся неподалеку могилы Олечки и отца, Гриша прошептал их имена. И тут же раздалось новое мяуканье: с Олиной могилы соскочила неизвестно откуда взявшаяся белая кошечка и прыгнула на черного кота. Тот зашипел, обороняясь; они сплелись в визжащий клубок из когтей и голов, потом клубок распался и два пятна — белое и черное — отскочили друг от друга. Черный кот выгнул спину и грозно заурчал, глаза его сверкали от ярости; белая кошечка, прихрамывая, отступала, на ее боку в нескольких местах виднелись кровавые раны, но когда черный кот вновь направился к Грише, кошечка перегородила ему дорогу. «Папа, помоги Оле!» — безнадежно воззвал Гриша, и серый кот, перемахнув через изгородь, вцепился черному коту в горло.