Шрифт:
Мужик этот, родом из подмосковной деревни, попал на Великую войну, далее – в плен и за недостатком рабочих рук передали его местному бауэру. Пленный был работящий, бауэр его многому научил и даже хотел дочку замуж за него выдать. Но тот вернулся домой где-то в году 1922 или в 1923, после окончания Гражданской войны. Получил землю и начал хозяйствовать по-немецки, на зависть всем соседям. Женился, пошли дети, а он всё богатеет и богатеет, а тут как раз – коллективизация. Человек он был умный, понял что ему лично Сибирь светит, если не хуже – сам отписал дом с хозяйством комбеду и уехал в Москву. Там у него старший брат работал кадровиком на одном из заводов. Устроился на работу, получил на семью комнату. Работал хорошо, начальство ценило.
Когда началась эта война, его не призвали по возрасту, большую часть завода эвакуировали, а его оставили при пустых корпусах, не стали дёргать с большой семьёй. Хреново им стало, голодно, потому уехали к родне в деревню, как раз под нашествие европейское. Кто ж знал, что так далеко доберутся!
Немцы вошли в деревню, а он уже был с виду форменным старым дедом с седою бородой, лежал на печке, да слушал, что промеж собою немцы говорят. Язык-то немецкий у него свободный, всё понимал, не зря столько лет в плену был. Так немцы как-то вычислили, что он их понимает. Поговорили, посмеялись, только один был какой-то дёрганый, всё искал, к чему бы прицепиться. Дерганый и спросил:
— Какая дорога на Москву самая короткая?
Дед был хи-итрый, играл простого деревенского мужика, а тут прокололся, сказал: — Я человек простой, как сейчас – не знаю, а в прошлый раз ходили ваши через Бородино.
Ка-ак этот фриц взбеленился, деда потащил расстреливать, но остальные не дали, а потом они ушли воевать дальше. Повезло, совестливые попались немцы, даром, что всех курей и поросенка сожрали.
Когда пошло наше наступление, немцы через деревню проскочили быстро, поспешно дома запалив, а этот говнюк дерганый специально вернулся, пошел мужика искать. Они бы и разминулись, у мужика-то за огородами был целый блиндажик для семьи вырыт, да пошел он за домом присмотреть, чтобы не сгорел. Там его фриц и зацапал, и повел на огороды расстреливать. Что-то у бедолаги немецкого в башке переклинило, на месте стрельнуть не сообразил, может от домов жар напугал. Повёл он деда между домами, а наши по деревне из минометов вдарили, мина на улице легла, все осколки немцу в спину. Деда даже не зацепило, только оглох на пару дней. Теперь у родственников угол занимает, а хотелось бы все же свою деревню восстановить, тем более, что и дом не до конца сгорел, печи опять же целы, но без кровли дом не построишь.
Возразить на это было нечего. Решил про себя фельдшер, что выступит ходатаем.
И выступил.
Позвали мехвода Гриценко для консультации. Тот, не чинясь, заявил, что полугусеничные тягачи у немцев годные, а что там за машина стоит он сказать не может. На тонкую ухмылку комвзвода-два обиделся и немного рисуясь, сказал:
— У фрицев этих тягачей – с десяток типов. И Демаг, и Ганза-Ллойд, и Фамо, и Ганомаг, и Маультир, и Бюссинг-НАГ, и Боргвард, и Краус-Маффей, и Даймлер-Бенц.
И все разные, хоть с виду и похожи, а размеры и мощность у каждого своя. И это те, про которые я читал, а может и еще есть, так что не надо тут лыбу строить.
— Годится нам в хозяйство? — резюмировал фельдшер.
— Для нас всякое лыко в строку. "Комсомолец", что в мосту сидит чем-то дергать надо. Да и вообще… — пожал плечами мехвод.
— Спасение утопающих… — пробурчал комвзвода-раз. И добавил вроде и неуместно, но понятно:
Девушка, жаждавшая счастья Поселилась рядом с воинской частью.— Если это ты про Васену, то такая удалась девушка, что применение в мирных целях ей не светило, — тихонько съехидничал Гриценко, а комвзвода покраснел почему-то.
Поулыбались вежливо остальные, глядя на задумавшегося командира. Видно было, что сидит старшой, решает, что делать. Сидевшие тут, столкнувшиеся с массивом задач и объемом работы, понимали – есть о чем голову ломать.
Когда становилось совсем тошно, командир "гроб-команды" перечитывал текст, написанный его разборчивым почерком на кусочке бумажки. Надиктовал эту премудрость фельдшер, не перестававший удивлять. Принадлежали слова немцу Клаузевицу, но не нынешнему негодяю, а старых времен военному, тех, когда пруссаки, сначала воевавшие вместе с русскими против Наполеона, потом вместе с Наполеоном – против русских, а после – опять вместе против Бонапартия. Как ни странно – текст отлично успокаивал и настраивал на продуктивную работу.
…главное – это трудность выполнения. На войне все просто, но самое простое в высшей степени трудно.
Орудие войны походит на машину, с огромным трением, которое нельзя, как в механике, отнести к нескольким точкам; это трение встречается повсюду и вступает в контакт с массой случайностей.
Кроме того, война представляет собой деятельность в противодействующей среде. Движение, которое легко сделать в воздухе, становится крайне трудным в воде.
Опасность и напряжение – вот те стихии, в которых на войне действует разум. Об этих стихиях ничего не знают кабинетные работники. Отсюда получается, что всегда не доходишь до той черты, которую себе наметил; даже для того, чтобы оказаться не ниже уровня посредственности, требуется недюжинная сила.
Завтра надо было ехать в райцентр. Туда отвезти две советские пушки и "носача", куда утром погрузят почти все винтовки, шинели и сапоги, набранные на поле. А оттуда, уже на телеге надо увезти многое. Бедная была похкоманда, кроме харчей на неделю надо было разжиться и бумагой и чернилами и керосином и много чем еще. Теперь видишь еще и насчет колуна-мотала договориться надо и насчет оружия.
Не слишком надеясь на свою память, черкал на листке оберточной бумаги. Вчера, совершенно осатанев от описи найденных трофеев, Берестов бросил на стол химический карандаш и с ненавистью уставился на гору бумаг. Папка с актами пухла, как голова у старлея от забот. Если описывать все барахло подробно, то где взять время и дефицитную бумагу? Даже эту, серую-желтую, с крупными древесными волокнами, даже не писчую, а скорее оберточную, пришлось выбивать с боем, и дали – всего ничего, не шибко разбежишься.