Отправленное в госпиталь трофейное медицинское имущество (те же носилки и хирургический набор) принесло забавный результат, старшина неожиданно привез командиру новенький комплект обмундирования и сапоги со скрипом. Усмехаясь, повторил слова госпитального начтыла: "Ты ко мне с душой, и я с тобой по-хорошему." И сейчас вид у старлея был куда более внушительным – без ненужного форса, но добротный и представительный. Подчиненные тоже постепенно потеряли вид забулдыжных бродяг, приоделись. Наблюдательный Берестов отметил, что и в деревне люди тоже щеголяют кто перекрашенным в кубовую синюю краску немецким френчем, кто юбкой из парашютного шелка, кто обрезанными немецкими сапогами. Непривычно широкие голенища шли на заплаты – кожа любая была адским дефицитом, чинить обувь было нечем.

Нормализовалось питание, чему поспособствовали и грузовики с рождественскими подарками, почему-то пропущенные хищным взором танкистов, разгромивших колонну автотранспорта, и стоящие в неудобье на глухой лесной дорожке, большей частью завалившись в кюветы. Пряники и марципаны немного почерствели, но в пищу пошли на ура, как и имевшаяся почти в каждой посылке колбаса, сухая и негодная для беззубых начпоха и фельдшера, зато зубастые бойцы ее жрали – аж треск стоял! А еще толковый оказался старшина и его прохвосты – начпох только диву давался, насколько оказывались результативными подарочки в виде трофейных пистолетов, кинжалов, часов и прочих безделушек типа зажигалок. В иных случаях хозяйственники по краю ходили, но зато бойцы были сыты, работали рьяно, и пока все шло, как должно.

Попутно сам начпох стал подтягивать знание немецкого языка, пользуя всякую свободную минутку. Интересно до чертиков было – что там в этой немецкой писанине. Это позволяло лучше понимать врага, из инфернальной сатанинской силы переводя их в разряд обычных, не очень далеких людей. И перевод писем показывал – да, за шмотками и богатством прут сюда эти арийцы, ничего высокого в мыслях, действительно – колонизаторы в чистом виде. Холодные, равнодушные, расчетливые. Жены писали – пришли мне то да се из России, вот соседке муж прислал меха, а у тебя в посылках всякая ерунда, да еще и детские ботиночки были в крови, а кровь надо сразу замывать, потом уже это делать хлопотно, мужья перечисляли, что послали и всякое такое прочее. И маслом по сердцу то, что и с дисциплиной было у немцев не образцово, особенно порадовала найденная у мертвого гауптмана выписка приказа по моторизованному корпусу противника, в которой повторно запрещалась всякая пристрелка оружия и всякая стрельба по курам, собакам, кошкам и другим животным, так как это приводило к жертвам среди сослуживцев и потерям в технике, а также приказом отмечались случаи грабежа и воровства, в том числе – в соседних подразделениях. Там же говорилось, что дисциплина марша не выдерживала никакой критики, особенно потому, что солдаты часто ловили кур и свиней, останавливая с разрешения командиров колонну. Но в то же время видно было, что учили военному делу фрицев всерьез, умело и толково и несколько раз Берестов только печально вздыхал, понимая, что так доходчиво и ловко подавать материал у нас не будут никогда. Хотя очень бы стоило. В первый раз он это почуял, когда сапер приволок ему несколько инструкций, найденных в бомбардировщике и не замеченных пронырливым колхозником, потому избежавших грустной участи пущенных на самокрутки карт и документов экипажа. За карты и документы начпох лично колхознику укоризненно выговорил, вот за шмотки с летунов воздержался, даже про парашюты, бесследно пропавшие, слова не сказал – а за карты – выговорил строго! И вроде как колхозник осознал.

Одна из тонких тетрадок явно была наставлением для воздушного стрелка и Берестова сначала удивило наличие непристойных картинок с голыми девушками в таком строгом тексте, а потом понял – что все эти красотки выполняли четкую роль гвоздя в память – вот на четырех картинках наглядно сравнивались вроде несравнимые вещи – обнаженная красотка с покрывалом в одной руке и упреждение при стрельбе в самолет врага. Девица стоит боком, держит прикрывающее ее фигурку покрывало в вытянутой руке – и наверху боком идет самолет врага – и упреждение по нему – максимальное, что показывается вытянутой рукой, дистанцией от плеча до пальчиков. Красотка повернулась немного – приоткрыв изящную грудь – расстояние от плеча до пальчиков меньше – и упреждение уменьшилось для так же довернувшего истребителя. Еще больше повернулась к зрителю девица, показав уже и немножко бедро – точно так же стало меньше упреждение прицела перед самолетом. И на четвертой картинке самолет идет в лоб, упреждение не нужно, цель в него самого, только сначала глаза оторви от открывшейся полной наготы красавицы на картинке. Бесстыжая срамота, конечно, и кодексу моральному советского человека никак не соответствует, но зато бойцу после такой иллюстрации и объяснять ничего не надо, поймет идею сразу, хоть с гор, хоть с дикого леса призванный. И – навсегда запомнит. А вот у нас – и все строго научно и досконально, но спят, засранцы, на занятиях и забывают все мигом – знал это начпох, сам на занятиях зевал, курсантом будучи. И ведь никому не скажешь, вражеская пропаганда выходит. Жаль, мораль-то моралью, а результат был бы выше. Точно так же просто и доходчиво с теми же бесстыжими красавицами были писаны и другие наставления – попалось подобное для мехвода-танкиста попозже. Все просто, наглядно и запоминается моментально. Эх! Порнография, конечно, но очень уж в дело вставлена!

Хорошо подготовленный враг, умелый. И беспокоило старлея то, что так ловко начатое зимнее наступление по всем фронтам стало пробуксовывать, видно было военному человеку, что не так оно идет, как должно. Страшный 1941 год закончился обнадеживающе – немцы получили по зубам и на севере, где не смогли взять ни Мурманск, ни Ленинград, а их зато выбили из Тихвина и арийцы бежали, бросая оружие, раненых и технику и фотографий всего этого безобразия отступленного были во всех газетах – и в центре, под Москвой и на юге – где их выперли из Ростова. Те же картины брошенной техники и трупов на обочинах, что видел вдосыт летом сам Берестов – теперь были в газетах, только теперь и техника и трупы были немецкие. И, казалось бы – уже сейчас гитлеровцам сломают окончательно хребет – и вперед на Берлин, но явно шло дело не так. Как повоевавший – начпох видел признаки гадостные в разных мелких деталях. И письма к родителям возвращались, значит и впрямь город в блокаде, что само по себе звучало страшновато и продвижение незначительное. И в радужные надежды теперь старлей не верил, когда при нем кто-то браво говорил, что в этом году Гитлеру – капут – не возражал, но и не чувствовал в душе правды за такими утверждениями. Хотелось бы, конечно, очень бы хотелось – но опыт говорил обратное.

Немцы еще сильны, на войну настроены, драться умеют и – хоть и понесли потери – но людишек у них еще много. Совершенно неожиданное подтверждение получил от хохмача – начпоха, работавшего со своей командой в том же районе, но на самом краю. Смеха ради, ему привез приятель из той похоронной команды мешок с двумя головами – черными как головешки. Фельдшер только присвистнул, когда их Берестов вывалил из мешка:

— Я сначала в первый момент полагал, что они в стадии гнилостной трупной эмфиземы и потому вывороченные губы и чернота кожных покровов, но это определенно – негры, причем свежие. Откуда вы их тут взяли?

— Привезви, — честно ответил Берестов.

— Очень странно. В европейских армиях такие ярко выраженные африканцы могут быть только у французов в колониях или у англичан.

— Испансы?

— Нет, их марокканцы явно светлее. Да и не в том дело – негроиды в армии Рейха – для белых ариев нонсенс идеологический. Оружие могут носить только благородные арийцы! Ничего не понимаю! — искренне сказал фельдшер.

— Мошет цидк? Квоуны? Отступави?

Фельдшер только пожал плечами, но головы рачительно приказал положить в "сомнительную клеть", потому как черепа на кафедре анатомии всякие пригодятся и с этой точки зрения и негроидный будет нужен.

А загадка разрешилась просто – как и полагал мудрый Алексеев, были эти негры в немецкой военной форме, только на рукавах матерчатый щиток нашит с трехцветным флажком и надписью "Франсе" – воевал тут неподалеку французский легион, а кучерявые эти то ли заблудились, то ли в командировке оказались не там, где нужно. Впрочем, судя по рассказам, и беломордым французам всыпали от души, убыл разгромленный легион с Восточного фронта на переформирование.

— А я сегодня, знаете ли, видел первую муху, — сказал через пару дней Иван Валерьянович.