Я с грохотом захлопнула свою дверь и, уткнувшись носом в холодное стекло, посмотрела вниз.

Прямо подо мной был козырек балкона второго этажа. На втором этаже у нас располагалась кастелянская, и там никто не жил. Чуть правее — пожарная лестница. По ней взбирался какой-то юный эквилибрист.

Мне стало смешно. Я сообразила, что это, видимо, кто-нибудь из жильцов соседнего, «мужского» подъезда.

Вдруг в дверь громко постучали. Я вздрогнула.

— Демина! Откройте дверь!

— Кто там? — Я отошла от окна, поплотнее задернула шторы и стала прислушиваться к звукам за дверью.

— Проверка.

С ума сойти, проверки еще! Я открыла дверь и пропустила в комнату важный триумвират: воспитатель, одна из трех мордвинок и еще какая-то до сих пор не встречавшаяся мне девушка в черных роговых очках и с жиденькой темной косицей на плече.

В руках у нее были тетрадка и карандаш. Они прошли по квартире, тут же оставив на полу грязные следы, заглянули в пустые тумбочки, провели поочередно пальцами по полкам и уже на выходе посмотрели на пол.

— А это что за грязь? — Воспитатель ткнул жирным пальцем в собственные следы. — Что за грязь, спрашиваю? — Он снова надул щеки, и мне стало смешно.

— Ваша, сэр, — с издевкой произнесла я.

— Пооскорбляй, Демина, — зашипел он и двинулся на меня.

— Что вы, сэр. Я ошиблась, эта грязь не ваша. Ваша всегда на вас. Она от вас неотделима.

Та, что в роговых очках, не удержала важной мины и рассмеялась. Воспитатель зло зыркнул на нее и, бросив: «Два в табель!» — пошел из квартиры, но, взявшись за ручку двери, добавил, не поворачивая головы: — Завтра подъезд мыть ее очередь.

Мордвинка наморщила нос и, сощурив глазки, искренне удивилась:

— Будем наказать? Здесь же чиста.

— А ты вообще молчи, — сказала та, что в очках. И, обратившись ко мне, тихо добавила: — Лучше не возникай, он тебя со свету сживет.

— Спасибо, — безразлично ответила я и выставила эту огородную комиссию за дверь.

Дверь захлопнулась, и я снова подошла к окну. Я отодвинула штору и чуть не грохнулась на пол. Прямо на меня с той стороны окна смотрела жуткая рожа.

Я отшатнулась и схватилась за сердце. Рожа отлипла от стекла и превратилась в милое мальчишечье личико. Я облегченно вздохнула, а когда мальчик испуганно поднес палец к губам и быстро-быстро заморгал, успокоилась вовсе. Отворив форточку, я тихо спросила:

— Ты чего?

Он снова поднес палец к губам и напряженно вытянулся.

— Т-с-с, — прошептал он. — Потом. Я… не могу говорить…

— ??

— Услышат.

— А! — Я понимающе пожала плечами и стала молча следить, что же будет дальше.

Наконец мальчик расслабился и тихонечко стукнул в окно.

— Ну? — спросила я.

— Впусти, а?

Я попыталась открыть фрамугу, но она оказалась заколоченной. «Как же так? — подумала я. — Ведь еще днем я мыла окна и открывала их настежь».

— Не могу открыть. Ты в форточку попробуй.

Узкая вертикальная форточка была мала, но каким-то невероятным способом он втянулся, ужался и протиснулся в нее.

…Вопреки прогнозам Гидрометцентра, утро явило бездонную синь неба, яркое теплое солнце, тихую безветренность бабьего лета.

Я подошла к окну, открыла форточку и полной грудью вдохнула свежий воздух.

В стенку тихо постучали. Я бы не обратила внимания на этот стук, но постучали еще раз, более настойчиво, и я вспомнила, что по ту сторону стены живет Антон.

Антошка…

Я улыбнулась, представив себе, как он прислушивается к звукам из моей комнаты.

Вчерашний вечер мы провели за чаем на моей кухне. От бывших жильцов в кухонном шкафу осталось три стакана, пара тарелок, дюжина алюминиевых вилок и ложек и большой синий в белый горошек чайник. Я же привезла с собой хороший индийский чай, пару банок варенья, которые мне дала Таня, и упаковку сосисок.

— Ну, рассказывай, скалолаз, — сказала я, наливая в чайник воду.

— Антон, — он потянул мне руку, и я, чуть помешкав, пожала ее.

— Ирина.

— Вот и знакомы, — объявил он, смущенно оглядываясь по сторонам. — А ты здесь одна?

— Пока да, а там видно будет.

Я насыпала чаю в стакан и, залив его кипятком на треть, прикрыла тарелкой. Разлила кипяток по стаканам и в оставшуюся воду положила сосиски.

— У меня нет хлеба.

— Хлеба? — Антон озадаченно поморщился и зачем-то выглянул в окно. — Хлеба…

Он подошел к стене и, прижавшись к ней ухом, стал вслушиваться.

Затем он резко обернулся ко мне и с сияющим взором сообщил: