Собирая пряди волос, закручивая на затылке их в тощий узел, Аня решительно наступала:

— Да вы и так слишком дорого брали с нас за вашу дрянную квартиру! Я уверена, что после нас её никто не наймёт, разве что даром!

Хозяйка язвительно возразила, ударяя себя в высокую грудь:

— Зато вы мне слишком дорого стоили!

Спеша прекратить этот глупый скандал, начиная мелко дрожать, он выхватил почти наугад и подал ей золотой луидор.

Проводив зорким взглядом монету, разгорячаясь всё больше, нарочно не скрывая ехидства, Аня громко обратилась к нему:

— Что ты делаешь, Федя! Она же таких денег никогда не видала! Ей даже не сосчитать, сколько это станет на гульдены!

С явной ненавистью прищурив жирные глазки, тряся кружевами чепца, хозяйка выкрикивала, пронзительно хохоча:

— Да у меня этих монет перебывало побольше, чем вы могли увидеть во сне!

Воинственно сверкая глазами, Аня громко заговорила по-русски, обращаясь только к нему, но, должно быть, для того, чтобы посильней уколоть незнакомым языком и этим презрительным тоном:

— Какая скверная женщина! Мне сделается нехорошо от неё!

Не понимая её, но прекрасно слыша оскорбительность тона, хозяйка взвизгнула грубо:

— Вы должны ещё за прислугу!

Подпрыгнув, подступая к ней ближе, Аня возмущённо подбирала слова, от волнения плохо произнося по-французски:

— Это входило в наши условия!

Хозяйка надменно отрезала:

— Но всё равно!

Негодующий, бледный, растеряв все слова, он торопливо сунул ей гульден, но хозяйка, пряча монету в бездонный карман, воскликнула, точно от вида новой монеты у неё прибавилось сил:

— И ещё три за дрова! Вы столько выпили чаю, а мадам столько раз гладила своё платье!

Вот оно, вот оно, проклятое унижение бедности, вот она, самая бессердечная власть над тобой, чёрт её побери, отвалил бы ещё золотой, кланялась бы и улыбалась, ещё, пожалуй, сделала бы книксен, несмотря на необъятное брюхо, а тут, а тут, и он презрительно подал два гульдена, словно они пачкали руки, пряча злые глаза, боясь раскричаться, а та, выставив пухлый подбородок вперёд, ядовито скаля жёлтые зубы, с ещё большим презрением процедила:

— И ещё, извольте запомнить, мадам, я не беру в услужение нечестных людей!

Аня демонстративно расхохоталась:

— Ах вот оно что, эта ваша Мари, но я её не называла воровкой, и не подумала!

Та широко раскрыла глаза, точно дивясь, как это нагло лгут ей прямо в лицо:

— Но вы таким тоном спрашивали ваш пропавший шиньон, что она не могла не понять, что вы обвиняли её, а потом нашли его за диваном!

Аня мгновенно парировала, уставив руки в бока:

— А вы можете поручиться, что не она засунула шиньон за диван, когда поняла, что нас не так легко обмануть?

Широко улыбаясь, словно давая понять, что все эти уловки ей слишком понятны, хозяйка напомнила с торжеством:

— Вы позабыли двенадцать крейцеров за разбитый горшок!

Он тотчас сунул ей какие-то деньги и еле дождался, пока та с независимым видом выплывет прочь. Говорить он не мог. Как понимал он в такие минуты своего Родиона Раскольникова! Как он его понимал! Да он скрылся бы в угол, он проскользнул бы ужом, он бы сделался невидимкой, он бы выложил последние деньги и продал сюртук, лишь бы никогда, никогда не повторялись подобные сцены, но сколько, сколько их ещё впереди?

Дверь с громким всхлипом опять отворилась, и хозяйка, не переступая порог, отчеканила, протягивая голубоватый картон:

— Чуть не забыла, к вам заезжал порядочный господин и оставил вот это.

Он взял у неё визитную карточку и увидел на ней написанное по-французски и по-немецки имя Тургенева, но машинально спросил:

— Какой ещё господин?

Та подняла значительно брови:

— Очень порядочный господин, я же сказала.

Так вот оно что!

— А когда?

Хозяйка повернулась боком к нему, всем своим видом показывая, что спешит и не хотела бы с ним говорить:

— Совсем недавно, разве что с полчаса, откуда мне знать.

Он побледнел:

— Почему же вы не доложили этому господину, что мы дома и можем принять?

Та махнула неопределённо рукой:

— Вы же обыкновенно спите до полдня, экие нежности.

Он запротестовал:

— Мы проснулись давно.

Хозяйка победоносно оглядела его:

— Откуда мне знать?