Француз важно задумался и пропустил.

Какой-то толстяк с потным лицом и окладистой бородой дрожащими красными пальцами сунул свою ставку на чёрное.

Но — вышел ноль.

Лопатка неторопливо очистила поле.

Фёдор Михайлович стоял неподвижно, часто вздрагивая всем напрягшимся телом, словно от сильного холода, с неудержимой страстью и зоркостью следя за игрой. Все посторонние мысли вылетели из головы. Он больше не помнил ни статей, ни романов. Ему больше не было жаль одинокого, усталого Гончарова. Даже светлое имя Белинского стёрлось из памяти. Он больше не собирался кричать, что гниём, что не хлебом единым жив человек, и веры не осталось в нём самом ни во что, кроме, наверное, измученной веры в удачу.

Напряжение всё нарастало. Каждую минуту он готов был решиться на ставку, но выигрыши по-прежнему, по его мнению, падали хаотично, и нельзя было хоть за что-нибудь зацепиться, чтобы хоть чем-нибудь оправдать свой отчаянный риск, а пробовать он не умел и уже не имел на то денег, и он последним усилием воли подавлял в себе эту слишком небезобидную страсть игрока, так что невольно скрипели сжатые зубы и тревожно звенело в ушах, но он всё-таки ждал, всё-таки ждал, чуть не безумно надеясь поймать этот свой единственный шанс.

Старичок с толстеньким розовым личиком уже выиграл свой не очень сытный обед и тихо исчез. Француз, заложив одну руку за борт сюртука, проставлял последние деньги. Какая-то полная мать, с короткой вуалькой и в кринолине, подвела невинную дочь, в розовом платьице с бантом, которой едва ли было тринадцать, и тонкие детские пальчики несмело уронили монетку. Игра английского лорда шла переменно, чередуя проигрыш с выигрышем, и английские жирные деньги не убывали, точно были неисчерпаемы или неприкосновенны. Толпа зевак становилась всё гуще.

Вдруг он уловил перемену в игре. В ударах наметилась странная очерёдность, а он по долгому опыту знал, что подобная очерёдность случается слишком нечасто, что продлится она много-много какой-нибудь час, даже скорее всего меньше, сорок, тридцать, двадцать минут и, вероятно, не повторится уже никогда, но вот она проявилась, и надо решительно ставить, больше не рассчитывая, не думая ни о чём, не страшась спустить всё до нитки.

Он тотчас весь изменился. Неподвижность исчезла с лица, оно ожило, разгорелось, задвигалось, глаза вспыхнули ярким лихорадочным блеском, руки задрожали от нетерпения, как у всех, кто играл. Он швырнул половину того, что имел, на первые числа.

Время застыло, не двигаясь с места. Металл скрежетал о металл, а юркий шарик всё медлил и медлил.

Но наконец!

Он выиграл, тут же передвинул все деньги на средние числа и выиграл два раза подряд.

Что-то неясное властно подсказало ему, он остановился, пропустил и, уловив опять властный зов, сунул всю кучу на последние числа и ещё четыре раза удваивал свой капитал.

Перед ним выросла горка монет и банкнот, и он должен, должен был уходить, но при виде этих несчитанных денег его охватил безумный азарт игрока, а он знал, как ничтожно мала вероятность повторения случайно выпавшей комбинации, знал, что настоящий игрок всегда уходит после первого хорошего выигрыша, чтобы не сглазить ревнивой удачи, он знал, что проигрывают именно те, у которых не хватает силы духа остановиться в нужный момент, он знал, что за эту роковую черту переходят одни дураки, но ему было слишком мало обыкновенного выигрыша, ему не терпелось при этом ещё испытать неласковую судьбу, властно одержать наконец победу над ней, зажать её в кулаке, и он снова поставил без счета на первые числа.

Первые числа не вышли пять раз, видимо разоряя его. Столбики рассыпались один за другим, уплывая от него, маслянисто блестя, и костяная лопатка, точно рука, отгребала их к банкомёту.

В нём смутно вспыхнуло ощущение непоправимой, чудовищной катастрофы, и он всё порывался уйти и снова упрямо ставил на первые числа, переложив часть выигрыша на всякий случай в карман, застегнувшись, переступая, отгоняя растущее чувство тревоги, и упрямо ставил опять.

Этот шарик явно глумился над ним. Лорд хладнокровно ставил на красное, и красное выходило без перерыва несколько раз. Растрёпанный, красный француз ставил угодливо рядом, каждый раз урывая по крохам чужую удачу. Старички, взяв по две ставки подряд, исчезли вслед за своим постоянным партнёром. Рыжая борода угрюмо бросала деньги на чёрное. Над столом сновали бледные липкие руки.

А у него дрожало лицо, и всё заслонилось страхом и злостью, он давал себе слово уйти и снова ставил на первые числа.

И вот, вдруг бросив красное, шарик застыл на семёрке.

Он страшно вспотел, подбирая своё долгожданное золото, совершенно забылся от счастья, торжествуя одержанную победу над хитроумной судьбой, замешкался было и успел перевести свою новую ставку перед самым криком крупье, обрывающим их, и успел повторить всю счастливую комбинацию. Да, она вышла опять! Он снова взял два раза на средних, пропустил и четырежды выиграл на последних.

Его охватило безумное ликование. Оно-то, должно быть, его и спасло. Он вдруг схватил все свои деньги, поспешно рассовал их по карманам и, ничего не видя по сторонам, не слыша шума толпы, расталкивая толпившихся игроков, почти испуганно выскочил вон.

Швейцар пустился за ним.

Он понял не сразу, остановился, принял шляпу, сунул ему номерок и одну из банкнот, не взглянув на неё.

Он пошёл размашистым шагом, взмахивая сильно руками. Какие-то праздные люди то и дело попадались ему. Широкая улыбка не сходила с его приветливого лица. Огромный лоб разгладился от напряжённых морщин. Открылись добрые светлые смеющиеся глаза. В душе ликовало только чувство победы, подхватив его и неся неизвестно куда. Он не ощущал земли под ногами и не различал ни улиц, ни домов, ни людей.