Поехал Губонин по местам, где должны были лечь рельсы и шпалы, прикинул, сколько можно вложить, а сколько взять, с купчишками местными познакомился да и скупил, покачсуд да дело, все леса в округе!

Загудели гудками губонинские лесопилки, по берегам Десны, Болвы и Ветьмы повырастали штабеля готовых, пропитанных дёгтем шпал. Теперь насыпь возвести да рельсы проложить — и пускай паровозы.

Пётр Ионыч недаром обосновался в Брянском уезде, где самые леса, где размах будущей стройки. Железная дорога будоражит губернскую власть в Орле, сулит возможность отличиться, быть отмеченным самим государем. А у Губонина уже и проект готов: Пит хвастал построить дорогу за пять лет, а он, русский промышленник, — за три года! И просит у казны на пять миллионов рублей меньше. Было о чём задуматься, и решились: отдадим своему. Не прогадали. Участок дороги между Орлом и Рославлем в двести сорок девять вёрст — год только прошёл — уже готов принять поезда.

Но о себе Губонин тоже не забыл. Две с половиной тысячи десятин земли, которые он скупил под лесом по обеим берегам Десны, — теперь его собственность. Хочешь — в аренду сдавай, хочешь — дворцами застраивай. Дворцы — дело хорошее. Но сколько ему надо хором, если и место ещё не совсем обжитое? В Москве у Губонина уже не один дом, вызывающий зависть многих вельмож. А здесь, у Десны, надо иметь хотя бы временную резиденцию, пока идёт стройка.

Вот и возвёл двухэтажный терем с деревянными зверями. Хотел было местность вокруг Губонином прозвать, да раздумал: зачем спешить? Губонину — не селу, а целому городу — время ещё придёт. Тут надо что-либо иное придумать.

У князя Львова, у которого Пётр Ионыч купил землю, была здесь деревня по прозванию Летошники. Помещик наезжал сюда только летом. Отсюда и имя. Гостем намеревался быть в этих краях и сам Губонин. Что ж, Гостиловкой и решил наречь свою резиденцию Пётр Ионыч. Здесь он гость. А вот в ином месте обоснуется уже крепко.

Познакомился с молодым инженером-путейцем Голубевым. А у того на уме новое, с дальним прицелом дело. Сейчас, как объяснял инженер, рельсы на железных дорогах чужие, покупаемые за границей на золото. И паровозы с вагонами иноземные. А ну-ка самим наладить производство?

Ещё не доведена дорога до Витебска, только приобретены подряды на новые стройки — Прибалтийскую и Грязе-Царицынскую чугунку, а в столе у Губонина уже лежит проект, разработанный Голубевым:

«Для устройства в Брянском уезде на реке Десне для выплавки чугуна, выделки железа и стали, приготовления из них изделий на продажу, построения всякого рода машин и принадлежностей для железных дорог и судостроения, выделки и прокатки рельсов и добычи всякого рода металлов и минералов учреждается акционерное общество под наименованием «Брянского рельсопрокатного, железоделательного и механического завода...»

Всё придёт со временем к Петру Ионычу Губонину. Его, уже дворянина, действительного статского советника, иначе штатского генерала, станут величать «вашим превосходительством». И не гостиловский из дерева, а из гранита и мрамора поднимется роскошный дворец в Гурзуфе, на берегу Чёрного моря.

И завод, каких в стране и с пяток не наберётся, с целым городом мастеровых, учредит при впадении Болвы в Десну, как раз супротив Брянска.

Так станет Губонин одним из воротил российской промышленности, крупным миллионером. И не раз вспомнит своего деда, который как в воду когда-то глядел: «Я тебе указывал на путь Суворова, который вступил в службу рядовым солдатом, а кончил её генералиссимусом... А из купцов и стёкла нет, сколько из мальчиков сделались миллионерами...»

Разумеется, историю Губонина не мог так подробно знать Иван Тютчев. Я её сложил здесь в полном виде, чтобы можно было представить, какие огромные дела разворачивались в ту пору вблизи Овстуга. И конечно же сама личность Губонина, строительство железной дороги, которое он предпринял, не могли не оказать влияния на жизнь местных крестьян. Достаточно вспомнить некрасовскую поэму «Кому на Руси жить хорошо», где говорится, что крестьянская Россия в ту пору снималась с мест и тянулась за хлебушком к Губонину. «Ныне, милость Божия! — досыта у Губонина дают ржаного хлебушка, жую — не нажуюсь!..»

Овстуг — рядом с губонинской Гостиловкой. Вообразим, как взбудоражилось тогда село. И теперь ещё старики вспоминают, как их деды и прадеды бросали на произвол судьбы свои дворы и подряжались на стройку за Десной — возить лес, камень, землю, шпалы и рельсы.

Всё это видели Мари, Бирилёв и Эрнестина Фёдоровна, каждое лето находясь в Овстуге. Вероятно, Мари часто в письмах к отцу рассказывала о том, что происходит окрест. На одно из писем Мари, не дошедшее до нас, Тютчев отвечает: «Надо сознаться, что картина невесёлая, но верная, по-видимому. Что же это, наконец? Может быть, это хаос перед новым творением или неурядица распадения?» И тут же надежда на то, что железная дорога, проведённая через Брянский уезд, уничтожит впечатление «заброшенности и одиночества» Овстуга.

Однако пора вспомнить об Иване Тютчеве, который наведался в Гостиловку и теперь спешит в Овстуг.

Сквозь ажурную листву деревьев проступили очертания усадьбы. Показался светлый, из крупного кирпича дом.

Уютный мезонин, у дверей шесть колонн. Слева от дома — флигель, ещё левее — красной кирпичной кладки церковь. А за нею многочисленные хозяйственные постройки. Всё с самого детства знакомое, родное.