Редкие выцветшие волосы спутались на его высоком лбу, живые карие глаза были затенены стёклами очков.

Казалось, он думает о чём-то важном и серьёзном и ему не стоит мешать. Но вот в глазах появилась усмешка, и Фёдор Иванович подошёл к своим дамам.

— Боюсь, что нашему с вами уединению пришёл конец, — произнёс он, указывая рукою на приближающуюся пристань, — Это Шлиссельбург. Но посмотрите, сколько там, на берегу, народу? Не в вашу ли честь, мои милые дамы, такая пышная встреча?

Весь берег и впрямь был забит людьми. Пришлось выходить в самую гущу толпы. Только тут пассажиры пароходика узнали, что нынче, пятого августа, Шлиссельбург отмечает праздник чудотворной иконы. Оттого было не пробиться сквозь несметное число монахов, различных разносчиков снеди и дешёвых товаров, нищих и юродивых в самых затрапезных лохмотьях, сотен и сотен верующих паломников, прибывших в город из окрестных сел и деревень.

Неожиданно колоссальная туча нависла надо всею этою толпою, и с неба, до сего момента вроде бы дышавшего полным покоем, полил проливной дождь.

Пароход далее идти не мог, и следовало искать ночлег. Но разве можно было надеяться на то, чтобы где-либо в гостинице или даже просто на постоялом дворе могли обнаружиться свободные места? Оставалось обратиться к капитану, который любезно разрешил устроиться на ночь в каюте.

Разве можно было хоть на часок соснуть, когда вовсю громыхала гроза, а дождь лил как из ведра? Слава Богу, Леля и Анна обладали такими счастливыми и лёгкими натурами, что ничуть не поддались унынию, а, напротив, стали друг друга подбадривать.

— А что же поделывает наш кавалер, коего мы были обязаны всю дорогу развлекать? — неожиданно вспомнила Леля и, сорвавшись с места, прошла в соседнюю каюту.

За ней устремилась Анна. И вскоре обе девушки, притворно приложив пальчики к губам и стараясь идти тихо, на цыпочках, возвратились к себе.

— Мы ведь забыли, — стараясь подавить смех, произнесла Леля, — что наш спутник не просто скучный старик, но он ещё и поэт. Сейчас что-нибудь сочинит, посвящённое своим прелестным дамам, и зачитает нам вслух.

И правда, вскоре в дверях появился Тютчев. Он снял очки и, сев возле свечи, поднёс к глазам небольшой клочок бумаги.

— Пришло на ум несколько строк, — глухо сказал он. — Не люблю обращаться к слушателям со своими виршами, да надо ведь как-то скоротать ночь. Тем более что я чувствую перед вами, своими жертвами, вину. Надо же, затащил вас в такую непогодь! Так что, согласно сей небесной кутерьме, — и содержание моих виршей.

Фёдор Иванович встал и, воздев очки, направился к двери.

— А может, всё же соснём часок-другой? — предложил он и исчез в дверях.

— Ой, да куда же вы? — спохватилась Денисьева. — Такие поэтические стихи — и такой прозаический финал! Да как можно теперь уснуть?

Она встала и нервно прошла босыми ногами по каюте — от окна к двери и снова от двери к окну.

— А это что на полу? — вдруг наклонилась и подобрала клочок бумаги. — Ну да, Фёдора Ивановича стихи, которые он только что нам читал! Как же можно их так неряшливо обронить?

— У папа такая манера: пишет на чём попало, а потом теряет. Положи к себе. Утром ему передадим, — сказала, зевая, Анна.

Она расположилась на жёстком пароходном диване, свернувшись калачиком и положив под голову сумку с нарядами, что взяла в дорогу.

Поутру, встав первой, Анна сказала:

— Пойду разбужу папа. Кстати, где вчерашние стихи? Возвращу ему — вдруг решится что-либо в них исправить.

— Возьми в моём ридикюле. — Леля потянулась, чтобы тоже встать, но, видно передумав, повернулась к стенке, решив немного подремать.

Листок, который Анна вытащила из Лелиной сумки, оказался чуть больше того, что был вчера в руках отца. Анна отложила его, чтобы найти другой, но глаза её обратили внимание на то, что на бумаге были слова, тоже написанные рукою папа.

«Опять стихи? — догадалась дочь. — О чём и откуда они у Лели? Может быть, что-то из старого, что Леля попросила папа переписать ей на память?»

Анна знала, что Леля не раз, приходя к ним в дом, просила Фёдора Ивановича прочитать что-нибудь из сочинённого им. И всегда выражала своё бурное одобрение услышанному.