Тютчев обрадованно просиял:

— Не знаю, какими словами выразить мне мою чистосердечную признательность! Но ваши слова, право, — дар Небес, о коих я только что говорил.

Однако Мария Николаевна ещё не закончила.

— На будущей неделе великий князь и наследник даёт в Царском Селе бал, — продолжила она. — Он, как мне кажется, благосклонен к вам. Надеюсь, вы будете приглашены. Я же постараюсь переговорить о вашей младшенькой с ним и великой княгиней Марией Александровной.

Когда они отошли от Марии Николаевны, Эрнестина, улыбаясь, произнесла:

— Да, женщины — твоя слабость. Я на себе испытала твою неизъяснимую власть над женским сердцем. Как ты, мой друг, в одночасье сумел так расположить к себе великую княгиню, что её величество туг же оказала нам благодеяние, о котором за минуту до этого мы не могли и мечтать! Право, твоё неподражаемое умение обольщать всех дам — редкостное качество. Не все те, кого зовут донжуанами, могут обладать такими способностями.

— С моей стороны, дорогая Нести, это не донжуанство. Я не стремлюсь к победам над женским сердцем. Я его просто тонко чувствую и искренне обожаю. И это обожание даёт мне силы жить. И ты, друг мой, лучше других знаешь, что без женщины, без любви к ней я — никто.

Её рука легла на его руку, и он ощутил, как её тепло перетекло к нему.

— Я благодарна тебе за эти слова, — прошептала она. — Только я хотела бы верить, что они всегда будут обращены лишь ко мне одной и ни к кому другому.

Уезжая в Россию, Тютчеву недостало сил, чтобы в последний раз увидеть дочерей и проститься с ними. Он так об этом и признался в письме к Анне, направленном ей с дороги: «Прости меня, моя дорогая Анна, и вы также, милые малютки, что я уехал, не попрощавшись с вами. У меня не хватило духа на это. Мне это было бы слишком тяжело и вам также. Ах, мои дорогие дети, видит Бог, как мне жалко расставаться с вами. Но будем мужественны! Время идёт быстро, несколько месяцев протекут скоро, и когда мы снова увидимся, дети мои, мы уже не разлучимся более. Да будет с вами Божье благословение. Анна, поручаю тебе сестёр. Прощайте, мои милые девочки. Обнимаю вас несчётное количество раз».

Среди бурных вихрей петербургской жизни не было тем не менее таких дней, чтобы отец не думал о своих дочерях. Достаточно было ему хоть на мгновение вспомнить о них, как он мысленно находил себя в рекреационной зале института в Мюнхене, куда он когда-то каждое воскресенье приходил к ним на свидание. И тут же, несмотря на словно врождённое отвращение передавать свои мысли и чувства бумаге, брался за письмо к ним.

Он в который уж раз извинялся и пояснял, что если бы у него и мама было намерение навсегда остаться в России, они сразу бы взяли всех детей с собою. Посему следует перетерпеть временную разлуку, и тогда они вновь все встретятся в Мюнхене.

Но вскоре содержание писем изменилось: оставаясь в России на зиму, отец и маменька обещались, что и они, дочери, вскоре приедут к ним.

Анне исполнилось уже шестнадцать. Она окончила институт и была в том возрасте, когда всё — склад ума и характер, понимание жизни и отношение к отцу, мачехе и вообще ко всему окружающему — у неё полностью сложилось. Это и радовало и одновременно пугало отца — кем она будет, его родная дочь: чужестранкою в России или русской по духу и образу мыслей? За самую младшую, Мари, он нисколько не волновался, как и за сына Дмитрия. Они хотя и родились в Германии, но теперь уже всецело находились в русской среде, в русском окружении.

И одиннадцатилетняя Даша и десятилетняя Китти, по существу, его тоже не беспокоили с этой стороны. В их возрасте легко усвоить всё то, что раскроет пред ними их новое отечество, а вернее, их подлинная родина.

С Анной всё обстояло по-иному. Потому отец, ожидая её приезда, готовил своё старшее и по-особенному любимое дитя к тому, что она найдёт в России.

«Здесь все, моя добрая Анна, относятся к тебе и к твоим сёстрам с самым живым и нежным интересом: об этом ты можешь судить по нескольким строкам, которые посылают тебе моя мать и сестра. Я дал им прочесть твои письма, полученные мною за последнее время, и они доставили им почти такое же удовольствие, как и мне самому. Они любят тебя так, как будто ты постоянно жила с ними. Льщу себя надеждой, что, с Божьей помощью, ты найдёшь в России больше любви, нежели где бы то ни было в другом месте».

И дальше, наверное, и для него самого, и конечно же для неё — о самом существенном и главном:

«До сих пор ты знала страну, к которой принадлежишь, лишь по отзывам иностранцев. Впоследствии ты найдёшь, почему эти отзывы, особливо в наши дни, заслуживают малого доверия. И когда потом ты сама будешь в состоянии постичь всё величие этой страны и всё доброе в её народе, ты будешь горда и счастлива, что родилась русской».

И вот они дома, все вместе, в небольшой, но уютной квартире в доме Сафонова на Марсовом поле.