Шрифт:
— Да, пожалуйста, если можно… Вы очень любезны… Надеюсь, я не помешал, ведь вы так заняты. Все мы в наше время очень заняты, не правда ли?
— Нет, что вы! — сказала миссис Харрисон. — Джеймс, передай викарию чашку.
Джеймс с величайшими предосторожностями понес через комнату чашку на блюдце. Он уже стоял перед викарием, а тот уже взялся за край блюдца, как вдруг чашка подпрыгнула, наклонилась под углом в сорок пять градусов и опрокинулась. Чай полился на блюдце, а оттуда хлынул на брюки викария.
— Джеймс! — проговорила миссис Харрисон сдавленным голосом.
Стали ахать и вытирать. Викарий снова и снова извинялся. Джеймс тоже извинялся. Лицо миссис Харрисон приняло то сосредоточенное выражение, которое сулило грозу, как только позволят обстоятельства. Наконец викарий, насухо вытертый и получивший новую чашку чаю, перестал извиняться и заговорил о спевках хора. Миссис Харрисон любила иногда попеть; это позволяло ей, как она говорила, выпускать пары. Она считала также, что и Джеймса хорошо было бы занять пением. Джеймс знал это и надеялся вовремя улизнуть. Он уже стал пробираться к двери.
— Мой сын, — сказала миссис Харрисон, грозно глядя на него, — тоже некоторым образом поет.
— Дорогой мой! — сказал викарий. — Приходи обязательно. У нас есть мальчики примерно твоих лет.
Джеймс пробормотал, что он бы с удовольствием, или что-то в этом роде. И был пригвожден к месту неумолимым взглядом матери.
— Отлично! — сказал викарий. — Вот что. Я прямо сейчас напишу тебе расписание наших спевок. — Он похлопал себя по карманам.
— Джеймс, — сказала миссис Харрисон. — Принеси, пожалуйста, телефонный алфавит и карандаш.
Джеймс открыл дверь кухни, которая тотчас за ним захлопнулась, и вышел в прихожую. На телефонном алфавите лежал список нужных покупок: «лук, крупа, резинки, дезинфицирующее средство». Под ним лежала записка монтера о том, что он зайдет позже, и изображение астронавта (нарисованное Джеймсом), а подо всем этим — крупно написанная записка Томаса Кемпе:
«Я слжу за тобой».
— Давай следи! — крикнул в ярости Джеймс. — Плевать я хотел!
Раздался грохот. Барометр, спрыгнув со стены, лежал на полу. Стекло в нем треснуло. Дом задрожал от ударов, наносимых, по-видимому, каким-то тупым орудием, например молотком.
Кухонная дверь распахнулась. Грохот тотчас прекратился. В дверях стояла миссис Харрисон, произнося то, что и следовало ожидать, лишь немного смягченное присутствием викария. Тот стоял позади нее, и вид у него был ошеломленный. Джеймс понял, что он еще раз стукнулся головой о притолоку.
— …должна извиниться за возмутительное поведение моего сына, — заключила миссис Харрисон.
— Мальчики всегда мальчики, — сказал викарий, но как-то неуверенно. — Не правда ли? А сейчас мне действительно пора… Вы были так любезны… Так приятно, что можно надеяться на ваше участие. Надеюсь, я не помешал…
Он боком прошел во входную дверь, сгорбившись с видом человека, который хочет лишь одного: не помешать и быть на несколько размеров меньше.
Джеймс поднял с пола барометр и ждал, когда на него обрушится материнский гнев.
Позже, у себя наверху, Джеймс перечислил результаты этого гнева в Личном Дневнике. «Останусь без пудинга, это ясно. Вот умру с голода, тогда они пожалеют. В постель сразу после ужина. Вот почему я сейчас здесь. И два дня не играть с Саймоном».
Он перевернул страницу, и тут его ожидало еще одно послание, бесцеремонно написанное поперек всей страницы Дневника:
«Терпть не могу поповъ».
Джеймс вырвал страницу, смял ее в комок и швырнул через всю комнату.
Весь вечер и весь следующий день Джеймса мучило чувство, что он должен что-то припомнить, но не может. В той библиотечной книге Священник подробно писал не только о встречавшихся ему призраках, но и о том, как от призраков избавиться. Там было слово, которое Джеймс никак не мог вспомнить, что-то вроде «экзерциса». Но как это делалось? И кто делал? Он спросил Саймона. Но и Саймон не мог вспомнить. Его трудно было по-настоящему вовлечь в это дело. Джеймс не без горечи понял, что Саймон был всего лишь сочувствующим зрителем. Сочувствовал, кое в чем готов был помочь, но относился все же скептически и только как зритель.
Еще раз заговорить об этом с родителями не имело смысла. Раз они в призраков не верят, значит, те и не существуют.
Джеймсу пришло в голову, что о таких вещах кое-что могло быть известно миссис Верити. Конечно, нельзя прямо назвать ей Томаса Кемпе. Это было бы безумием. Через пять минут весть разойдется по всему Лэдшему. И дойдет до родителей, а они назовут все это его собственной выдумкой. Нет, надо затронуть тему призраков в общих словах и послушать, что она скажет…
— Призраки? — сказала миссис Верити. — Да, тут у меня есть что рассказать. Верю ли я в них? Видишь ли, я всегда говорю, что мы не на все знаем ответ, ведь правда? Есть на свете вещи, которые мы не умеем объяснить, а может, нам и не положено…