Эти узы он понимал.

Он уже почти допил вторую рюмку, когда сказал:

— Я был когда-то в одной группе.

Сказал так резко и неожиданно, что сам не услышал приближения своих слов, даже мысленно.

Непринужденный спокойный разговор стих.

— Посмотрите в эти глаза, — сказал Тру, и когда он улыбнулся, ему показалось, что губами тяжело двигать. — Это правда. В смысле не только меня так зовут, а еще я правду говорю.

— На чем играл? — спросил Кочевник, полупрезрительно полуусмехнувшись. — Неандертальцам на костяной скрипке?

— Да нет, без дураков. — Он видел, что Чэппи снова ему наливает, и ладно, выезжать только в одиннадцать. До восьми он поспит, ему всегда сна нужно было мало, и ночь приятная, и все нормально. — Я на акустической гитаре играл в группе «Honest Johns». Трое парней. И я. В смысле — трое вместе со мной. Я тогда еще в школе учился. — Он еще выпил, и видит Бог, он будет отлично спать в эту ночь. Или утро, без разницы. Когда с музыкантами свяжешься, время выкидывает фокусы. — Ну, на самом деле мы нигде не играли. Только репетировали у приятеля в игровой комнате.

— В какой-какой? — переспросил Кочевник.

— На первом этаже, — объяснил Тру. Эти ребятки ведут себя как взрослые, но о мире знают не больше детей. — У моего приятеля был восьмидорожечный магнитофон. Катушечный.

— Круто, — сказал Терри.

— Играли мы… сейчас вспомню… «Чего бы оно ни стоило» группы «Buffalo Springfield». И еще «Затяжка по кругу» из Брюера и Шипли…

— Ух ты! — восторженно сказал Терри.

— …«Черную птицу» «The Beatles». А лучше всего у нас получалось «Сюита: Голубоглазая Джуди» из репертуара…

— Кросби, Стиллза и Нэша! — Ариэль держала в руках стакан с апельсиновым соком и солнечно улыбалась. — Вау! Я же всегда играла эту песню!

— Правда? Я помню, у нее настройка непривычная.

— Да, ми-модальная.

Кочевник не мог не задать следующий вопрос:

— А кто пел?

— Все мы, — ответил Тру, не понимая, в какую западню ступает. — Разложили на три голоса.

Он еще раз глотнул и подумал о себе как о том парнишке в игровой комнате, двое друзей с двух сторон, все поют в микрофон, а здоровенный магнитофон в углу наматывает звуки на катушку — лишь для того, чтобы они исчезли без следа, оставшись только в памяти.

— Спой нам первые строчки, — сказал Кочевник.

— Что? Ой, нет. Я уже много лет эту песню не пел.

— Слова забыл? Не настолько ты древний старик.

— Джон! — Ариэль перехватила его взгляд и покачала головой.

— Но мотив ты не можешь не помнить, — настаивал Кочевник.

Зачем он так напирал, зачем проявлял такую недоброту, сам не знал. Разве что потому, что концерт вчерашний удался на славу, и пресса тоже считала, что он удался, и в статье в «Пипл» будет сказано, что группу ждет успех еще больший, и будущее этой уже мертвой группы станет Колоссальным Успехом, написанным сверкающим неоном и знаками доллара в двадцать футов высотой, и чувствовал себя Кочевник как последнее дерьмо, потому что не в музыке было дело, не в таланте и преданности ремеслу, а в сенсационной смерти и в снайперских пулях, и как человек хотя бы с остатками самоуважения может назвать это успехом? Он думал, что и остальные, при всех их улыбках и приятных переживаниях вчерашнего приема не могут не чувствовать того же самого или просто не дают себе об этом думать.

— Если помнишь мотив, — не отпускал Кочевник, — слова могут вернуться.

Тру кивнул:

— Мотив я помню.

Рюмка его снова опустела, и Чэппи рванулась было наливать, потому что всегда приятно завести нового собутыльника, даже если это агент ФБР, но остановилась, встретив ровный повелительный взгляд дочери, говоривший: «Хватит».

— Хотелось бы мне послушать. — Кочевник подтянул колени к подбородку. — Может, ты у нас… загубленный талант, типа.

— Джон, брось, — сказал Терри.

Кочевник посмотрел на него свирепо и спросил:

— Куда мы едем?

Без предупреждения, без глубокого вдоха, без объяснений, что голос у него хриплый, что он не может на публике и жалеет, что вообще про это вспомнил, Тру запел.

Высота голоса была как раз что надо, выше и мягче, чем можно было бы ожидать. В голосе слышались интонации школьника, поющего для своих друзей в игровой комнате.

Голос Тру дрогнул. Он замолчал и посмотрел на своих слушателей, а те уставились на него. Он хотел отпить из рюмки, но заметил, что она пуста. «Вот же черт, каким шутом себя выставил, — подумал он. — Чертов старик, — подумал он. — Чертов старик».

Может, надо было бы захлопать, чтобы нарушить молчание. Ариэль подумала об этом и едва не захлопала, но не стала.

Первой в брешь двинулась Берк:

— Джон наверняка мечтает, чтобы у него получалось так петь в твоем возрасте.

— Ну, — ответил Тру и пожал плечами, глядя на собственные начищенные туфли.