— Нет, — ответила Ариэль, и Терри чуть на пол не рухнул. Но понял ее, когда она добавила: — Мы сейчас работаем над очень важной вещью. И не должны, я думаю, пускать сейчас себе в голову ничьи стихи и ничью музыку. Хотя, конечно, спасибо.

— О’кей. — Геросимини был разочарован, но пожал плечами. — Я понимаю. Не хотите мутить воду в колодце.

— Именно так, — согласилась она.

— «Эпицентр», — сказал Тру. — Это про девять-одиннадцать?

— Угадал, друг. Про девять-одиннадцать, и про девять-десять, и про девять-двенадцать, и про девять-девять, и про каждый день.

— Про каждый день?

— Именно. Про войну, которая идет каждый день, мистер менеджер. Каждый час и каждую минуту. Про тихую войну. Которая не кричит в заголовках, пока не случится какого-нибудь ужаса, после которого люди мучительно ломают себе голову, как могло случиться такое. В толк не возьмут, как они могли думать, будто знают этого милого человека с соседней улицы. Того самого, что утром как-то проснулся и поехал с винтовкой в ближайший магазин. Школьника, который запер соучеников в классе и стал палить по ним из автомата. Ту почтенную мать семейства, что не могла больше выносить давления и сдалась голосам, велевшим ей утопить детей и тем дать им лучшую жизнь. Вот это и есть — «Эпицентр».

— Эпицентр чего? — спросил Кочевник.

— Человеческого страдания, — ответил ему Геросимини. — Эпицентр души.

Кочевник глянул на Ариэль, но она не сводила глаз с хозяина дома, а тот сказал Терри:

— Давай. Не стесняйся. Не ты первый ее нашел, но ты самый молодой из всех. Она ценит прикосновение молодости.

Терри не шевельнулся. Он все еще переваривал то, что сказал Геросимини о своей рок-опере.

Заговорил Тру:

— Вы о какой войне говорите?

— О той единственной. — Геросимини несколько секунд глядел на Тру в упор, при этом едва заметно улыбаясь грустной улыбкой. — Войне духа. Войне между духами, друг. За души людей. За умы и сердца их. За их руки, потому что это то, что им нужно на самом деле. Без людских рук они — ноль, разве ты не понимаешь?

— То есть добро против зла? — спросила Берк. — Как в комиксах?

— В этой результат не фиксирован и не предопределен. И ладно, если хочешь, называй ее «добро против зла». Свет против тьмы. Созидание против разрушения. Я не знаю, что это такое, но верю, что оно — есть.

Раньше Кочевник бы подумал, что это опять кислотная бомба, но сейчас, после всего, что пришлось испытать… особенно после этого хмыря Коннора Эддисона…

«Ангелы очень ею обеспокоены», — сказал этот псих из трейлер-парка.

Он, наверное, решил, будто слышит на высокой частоте то, что пробегает по его линии связи. Будто принимает всю информацию из «Радио Стоун-Черч», или как называется та станция, по которой темные сущности по ту сторону стекла пересылают свои бюллетени отмеченным.

Уж насколько он ненавидит больницы, но, наверное, надо будет лечь полечиться, когда вернется в Остин. Пусть проверят, нет ли опухоли мозга, а если даже ничего не найдут, то хочется полежать на этакой койке, которую можно поднимать и опускать, и чтобы снотворные давали и еще что-нибудь для хорошего самоощущения, да смотреть самые тупые телепередачи, пока все вот это вот не превратится в смутные воспоминания, как кошмарный сон.

— Эпицентр, — сказал Геросимини, обращаясь теперь к Ариэль, — это то место, где на самом деле происходит война. В мире страдает каждый, каждый знает какую-то боль, разочарование, неудовлетворенность. Потому что мир такой. Он устроен не так, как тебе хотелось бы. Самые богатые люди мира, самые красивые кинозвезды — они это знают. Этого знания никому не удается избежать. И смотри: одна сторона стремится это еще усилить и вгоняет клин, расширяя щель, проделанную болью, потом влезает туда, в душу и разум, и говорит тебе, что ты неудачник, что твою долю расхватывает кто хочет, что люди смеются тебе в спину, потому что ты — старый, бывший, с сердцем, полным только сожалений. Что бы ни было им нужно сказать, однако это им сказать нужно. И ой, да, — они это умеют профессионально. Но другая сторона хочет эту трещину залечить. Это не значит — сказать тебе, что никогда больше не будет страданий, разочарований или несправедливости, потому что это неправда — наш мир состоит из людей, и человеческих неудач и провалов ожидать следует. Так уж он устроен, наш мир.

Но, — продолжал Геросимини уже тише, — та сторона, что хочет залечить трещину, не станет делать это за тебя. Она, быть может, тебя подтолкнет или покажет первый шаг, но не будет водить твоей рукой всю дорогу. Решение твое, и тебе его выполнять. А почему?

Обратив искрящиеся глаза к Тру, он оставил вопрос висеть в воздухе.

— Скажите сами, — ответил Тру, когда молчание Геросимини затянулось.

— А потому что, — сказал гений «13-th Floors», — одна сторона хочет, чтобы ты был слаб и чтобы эту слабость распространял как заразу, а другая сторона хочет, чтобы ты был сильным и другим помог обрести силу. Но найти эту силу ты должен сам. Я так считаю, брат мой Кемосабе.

— Да какое им вообще дело? — спросила Берк, и голос ее прозвучал хрипло, а глаза смотрели дико. — Если они вообще существуют, какого они вообще нами интересуются?

— Это ты у них спрашивай, сестра. Не думаю, что ты получишь ответ — я ни разу не получил. Может быть, это можно назвать игрой — хотя это всего лишь слово нашего языка. Может, дело чести. Может, это действительно что-то значит в схеме мироустройства. Но я тебе скажу: я не думаю, что это ничего не стоит. Иначе вряд ли я стал бы писать на эту тему рок-оперу.