Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая
вернуться

Браиловский Александр Яковлевич
Шрифт:

3. «Мы пришли по обмерзшей отмели…»

Мы пришли по обмерзшей отмели В эту ночь, в последний раз, Мы из чаши бедствий отпили Слишком много, будет с нас. Пусть челнок неверно выдолблен, Пусть коварен ледоход. Приговор судьбою вымолвлен, Вспять река не потечет. Облаками серебристыми Ясный месяц запылен. Кто наш челн причалит к пристани, Одиссей или Харон?

4. «Шуршит ледок…»

Шуршит ледок, А сердце бьется… А вдруг челнок Перевернется. И берег нем, А сердце бьется… Не лучше ль тем, Кто остается? Ну, не смешно ль, Как сердце бьется… Утихла боль, Тоска уймется. Родная Русь, Как сердце бьется… Когда вернусь И все вернется?

1920

Кишинев — Прага

Двое

Он

1. «Мысленно жизнь потрогав…»

Мысленно жизнь потрогав, Отдергиваюсь назад. В прошлом — вапа [61] гр'oбов, В будущем — долгий ад. Странное сердце бьется. Подталкивает жить. Значит, где-то вьется Парками тонкая нить. Пережитое забыто, Сброшено с плеча, А мой Пегас копытом Еще не выбил ключа. И от живого колодца Не пил еще мой рот. Странное сердце бьется, Не умирает, — живет.

61

Вапа — краска, вязкое красящее вещество.

2. «Ну да, живу. По каплям дни…»

Ну да, живу. По каплям дни Текут в бадью пустой надежды, И нету праздничной одежды Для тех, кто, как и мы, одни. Есть солнце, но оно не наше, Есть ветер, но не ласков он. Один охрипший граммофон Кудахчет, и, под хрип и стон, Вся жизнь вокруг руками машет. И место действия — Москва, И время — девятьсот двадцатый. Ах, если б о косяк проклятый Хватиться насмерть головой!

3. «Да, может быть, и грубо…»

Да, может быть, и грубо Всё есть, и есть, и есть, Забыв, что в мире Люба И кто-то третий есть. Да, может быть, и гадко Бояться умереть, И от других украдкой Жевать сырую снедь. Но сами ловят зубы, Но сам хватает рот И, пакостный и грубый, Жует, жует, жует.

4. «Скучных дней пустая суть…»

Скучных дней пустая суть Тянется, как нить на спицах… Лишь бы как-нибудь вздохнуть! В небылицах иль в былицах — Прежней жизнью отдохнуть. Стерлась в черством сердце жалость, К горлу хлынула комком, Как безжалостна усталость… Сердце только и осталось В празднословии пустом. Слово есть, и слова — нету. Слава — дым, и, словно сон, Бывших дней звенит по свету Стертый в ходкую монету Прежних кладов перезвон.

Она

1. «Надо! И мерзлых ведер легка вода…»

Надо! И мерзлых ведер легка вода. Надо! И неги бедер нет и следа. Трудно тащить из леса на гору кладь, Трудно, разрушив Бога, его призвать. Страшно душою тонкой окоченеть. Страшно желать ребенка и не посметь. Сын мой, не смей родиться, не мысли быть. Сын мой, я не жилица, а надо жить! Нудной работой руки я извела, Нудны глухие стуки добра и зла! В сердце переместилось добро и зло. Сердце когда-то билось, но умерло.

2. «И все же, муж мой…»

И все же, муж мой, Пойми одно, Что всё давно уж Нам суждено. Пою… и г'oрю Сжимаю рот. Легко и строго Мне от забот. Когда-то пальцы Я берегла, Но в ливне — капель Не счесть числа. Столкнулись беды В последний круг — Но и на дыбе Есть радость, друг.

3. «У судьбы слепой менялой…»

У судьбы слепой менялой, Ростовщицей я была. Поменялась царской залой Я для темного угла. Но, стирая руки стиркой И картофелем гноя, Необласканной и сирой Для тебя не стала я.

<1923>