Ира зашла в какой-то кабинет изложить жалобы.

Потом позвали и меня, но разговор не получился. Врач сказал, что в подобных случаях он не компетентен и меня надо везти в Чернигов.

( … в точности, как говорил мой отец:

– Сидят, деньги получают, а обратишься – я не Копенгаген, я не Копенгаген!..)

Черниговская психбольница находится за четыре километра от города. Остановка так и называется: «4-й километр».

Это большой комплекс зданий в современном стиле крупноблочной архитектуры. Вот только от города далеко.

Обширная территория обнесена бетонным забором, но ворота недалеко от остановки.

Мы прошли во двор обложенных красноватой плиткой зданий различной высоты; некоторые из них соединялись переходами, или зданиями пониже.

Иру заметно угнетал этот Bau Stile.

Сказать по чести, работы архитектора Корбюзье мне тоже больше нравятся.

Я сопроводил погрустневшую Иру до нужного отделения.

В небольшом кабинете с одним окном нас приняла темноволосая женщина в белом халате – Тамара… отчество не помню, а врать не хочу.

Она предложила нам сесть вдвоём на диване, а сама села в кресло напротив.

Чуть в стороне, за столом у окна, сидел мужчина спортивного сложения в белом халате.

Когда на вопрос Тамары – какая мне нравится музыка? – он стал подсказывать: «эстрада, конечно!», я понял, что он тут не просто для обеспечения безопасности Тамары в случае невменяемости моих отклонений от нормы.

Пришлось честно признаться, что таких у меня две – Элла Фицджеральд и Иоганн Себастьян Бах.

Когда речь заходит о чём-то действительно зн'aчимом, я дуру не гоню.

Тамара сказала Ире, что такие отклонения не слишком опасны, но если Ира хочет и я не возражаю, то меня можно оставить для наблюдения.

Я не возражал, только сказал, что в субботу у моего брата свадьба, на которую мы с Ирой приглашены и, если Тамара позволит, я явлюсь сюда сам в понедельник. Даю слово.

Тамара согласилась и проводила нас в коридор.

Из-за стеклянной двери в конце его доносился приглушённый шум многоголосого скопления людей.

К тому времени мой брат давно уже перешёл из ПМС в ХАЗ и работал на каком-то сложном фрезерно-шлифовальном станке.

ХАЗ был не сам ХАЗ, а только филиал Харьковского авиационного завода. Самолётов там не собирали, а изготовляли детали всевозможных конфигураций, упаковывали их в ящики и отсылали в ХАЗ, или другие его филиалы.

Конотопский филиал в Конотопе называли просто ХАЗом и стремились устроиться туда из-за высоких заработков.

Саша получал там 200 руб. в месяц! Остальные поменьше, потому что сверхточный станок был только один.

Ещё одно преимущество ХАЗа – его местонахождение на Посёлке – можно ходить домой обедать.

Недостаток в том, что работать приходилось более 8 часов в день.

Нет, трудовое законодательство там не нарушали, ровно в пять Саша уходил домой, но работа настигала его и там.

Он жаловался мне, что даже когда смотрит футбол по телевизору, то составляет в уме рабочие планы – какие детали начнёт завтра делать с утра, а какие после обеда.

Мне было жалко брата, но я ничем не мог ему помочь.

С зарплатой в 200 руб. на Посёлке можно смело обзаводиться семьёй.

Сашина избранница, Люда, работала в «Оптике» на Зеленчаке, а сама тоже была с Посёлка и к тому же завидной невестой: две отдельные хаты – папина и мамина.

У молодых сразу решается жилищный вопрос и остаётся только жить припеваючи.

Так мой брат стал примаком.

В подарок молодым Ира хотела купить постельное бельё, но оно уже несколько месяцев как исчезло из магазинов. Это объяснялось тем, что на следующий год Москва принимала всемирную Олимпиаду и постельное бельё понадобится для застилки кроватей в Олимпийской Деревне.

( … забегая вперёд, скажу, что и два года спустя постельное бельё оставалось одним из дефицитов.

Не представляю, что они там с ним делали в этой Олимпийской деревне …)

Тогда Ира купила симпатичный кувшин прозрачно-красного стекла с набором стаканов, мудро рассудив, что бельё быстро изнашивается, а кувшин – если не разбить – простоит в серванте и до золотой свадьбы.

Поскольку свадебная суббота совпадала с днём рождения нашей мамы, я решил подарить ей цветы.