На пару рядов выше, метров за пять влево, сидели пара лётчиков в офицерских бушлатах. Один из них стал здороваться с моей соседкой слева, но как-то по-хозяйски и с подковыркой.

Начался фильм и Синдбад оказывался то на море, то в пещере и фехтовал саблей рядом с древними стенами Самарканда на фоне высоковольтной линии электропередач.

Фильм наконец-то кончился, я поднял свою кепку с колен и одел её на голову.

Соседка слева обронила свои тонкие перчатки мне на пальто.

– Возьми,– сказала она негромко,– проводи меня.

Я достал портфель из-под сиденья, поднялся и стал протискиваться следом за нею.

В довольно плотной толпе кинозрителей мы спускались по высокой лестнице выхода.

Офицеры-лётчики поджидали внизу в своих фуражках.

Они и не пикнули, когда мы проходили мимо. Кишк'a оказалась тонк'a.

Во-первых, каракулевый воротник, до которого им вряд ли дослужиться, в Советской армии такие воротники прерогатива полковников и выше; во-вторых, моя серая кепка – излюбленный фасон отмотавших две ходки на зону. Не говоря уже про новенький портфель.

Она пригласила к себе на чай.

Идти пришлось недалеко, в пятиэтажку на спуске от площади.

Я шёл и места становились всё знакомее и знакомее.

Неужто? Не может быть… Точно!

Она своим ключом открыла дверь квартиры, где когда-то чернявый КГБист устраивал мне встречу со своим начальником в стрижке «бобриком» седых волос.

Но теперь квартира оказалась обставленной и обвешенной.

Мы разделись в прихожей и прошли в гостиную.

На журнальный столик она вместо чая принесла бутылку вина, нарезанную кружками колбасу и шоколадные конфеты.

Я пил вино, закусывал шоколадом и вспоминал крановщика Виталю.

Мы не спрашивали имён друг друга. Для того зачем мы тут достаточно и «ты».

Правда, она не удержалась похвалиться, что работает в прокуратуре.

Я не стал уточнять кем, сказал только, что меня ещё не здесь поймают.

Она ушла в спальню и вернулась запахнувшись в длинный не застёгнутый халат; снова села рядом со мной на диване.

Я обнял её, запустил руку под воротник халата на спине и расстегнул лифчик. Лицо её радостно просияло.

Мы прошли в спальню.

То, что было потом, можно сравнить с показательными выступлениями чемпионов в фигурном катании. Под стать её точёному телу.

Оно у неё чётко вписывалось во все эти поддержки, тройные тулупы и в прочую остальную программу.

Мы переходили от фигуры к фигуре, свободно меняли темп с произвольной сменой комбинаций и продолжали покорять сердца отсутствующих зрителей своим непревзойдённым мастерством.

Упоение восторгом. Сладостное блаженство.

Вот только в потоках сладострастья у меня зачем-то всплывали отрывочные мысли про непонятную резиновую грелку и какого-то Тузика в укромном закутке.

При чём тут грелка? Какой ещё Тузик?

Ведь всё происходящее спрограмированно романом Карпентьера, который я недавно прочёл во «Всесвите».

Там тоже герой, перед отправкой в Испанию на войну в рядах Интернациональных бригад против генерала Франко, поимел свою подругу трижды за ночь.

Утром она, наконец, приготовила чай, а я позвонил Жомниру, что привёз его книгу и скоро зайду.

Но к Жомниру я не пошёл, а вернулся к скверу Гоголя и в одной из прилегающих улочек зашёл в парикмахерскую.

Там не ждали клиента в такую рань, но всё-таки одна из парикмахерш вызвалась побрить меня.

Эта молодая, похожая на цыганку мастерица покарябала мне всё шею, всякий раз при этом ойкала и затирала порез щипучими квасцами.

Ещё и плату взять не постеснялась.

Вновь миновав сквер, я зашёл в школу номер семь.

Шёл урок и в коридорах царила тишина.

В учительской оказались несколько женщин и я сказал, что хочу повидать ученицу второго класса Лилиану Огольцову.

Одна из них вышла со мной в коридор и проводила к нужному классу.

Она зашла в него и вернулась с незнакомой мне девочкой в паре тугих косичек из пепельных волос и в серой кофточке с тонкими поперечными полосками впереди; взгляд её, упорно и бесповоротно, был отведён в сторону.

– Вот эта девочка,– сказала педагог,– но она говорит, что у неё нет папы.