— Да что начнется — то? — спросил я ее.

— Светопреставление. Сначала солнце померкнет, потом падут на землю огненные змеи, зажгутся все горы, море загорится, и все живое погибнет на земле.

— Да будет вам сказки рассказывать, людей смущать, — говорю я ей, — затмение произойдет тихо и мирно. Луна закроет солнце минуты на две, а потом солнце засияет в лучшем виде, и мы все пойдем к столу закусывать.

Куда там! Она и слушать меня не стала — убежала от меня, дочку потащила, старух собрала, стала с ними шептаться. Но вот — началось. Появилась тень, стало темнеть на земле. А по краю неба в это время будто заря разгоралась. Показались розовые облака. Вдруг — точно кто дунул на них и загасил, они пропали, а заря разгорелась ярче — внизу золотистая, потом зеленоватая, выше синяя. Черная тень закрывала солнце все больше, и все вокруг стало синевато-бурым. Как стало темнеть, послышались плач и причитания в той стороне, где находились женщина со старухами. Потом вдруг донеслись резкий крик и плач девочки.

— Ой, не хочу, не хочу! Пусти! Пусти, мама! Я боюсь…

Потом что-то бухнуло в воду, снова — крики и опять — плеск. Кто-то позвал на помощь, но все, занятые затмением, не глядели по сторонам и ничего сразу не могли понять. Потом начался переполох. С кормы кто-то кинулся спасать, хватали пробковые пояса — кто во что горазд, но никого не спасли. В это время затмение уже кончилось, и стали доискиваться, что случилось, расспрашивать очевидцев. Оказалось, что утопилась эта несчастная женщина: она так боялась «светопреставления», что предпочла лучше умереть, чем пережить его.

— Не хочу, — говорила она своим старухам, — не хочу дочку свою огненным змеям на поругание отдавать.

И бросила дочку в воду, а за ней и сама кинулась. Потом жизнь пошла своим чередом: солнце ясно светило, теплынь была, небо голубое. А они обе лежали мертвые на дне. Из-за чего, спрашивается?

Рассказ этот на всех нагнал печаль. Старушка на лежанке всплакнула даже.

— Д-да… бывает… — протянул Пантелей и встал. — Ну, ребята, двинем-ка по домам: спать пора…

— А про землю, Яков Иваныч, когда скажете? — спросил Василий.

— Хоть завтра. Будет погода, пойдем вместе в Лижму червяков копать, поговорим.

На прощанье Пантелей учителя поддразнивает:

— Вот что значит с умным человеком вечерок провести, вот я уж будто и не древний стал, а нонешний.

Из Кедрозера ходили рыболовы за червяками в Лижму, за три версты. Смешно кажется? А правда. Не было в Кедрозере червяков хороших. Земля у них, — что за земля? — Одна глина да камни! И если у Савиных в хлеву и можно было когда червяков найти, так разве только самых завалящих — бледные да жидкие, так под пальцами и плывут. А в Лижме и земля черная, и, главное, гора из опилок навалена. В тех опилках черви — первый сорт. Бывало рыбаки так приступом эту гору и берут. Так и копошатся там, лопатами ковыряя закаменелые опилки. На этот раз чудное представление увидали лижемские рыбаки. Знали они Пантелея за степенного человека, молчаливого. Знали сына его Василия за грамотея и до пляски не охочего, а тут вдруг — на поди — кружатся оба на горе чуть не в присядку. То Пантелей столбом стоит, а Василий вкруг него ходит, то отец сына своего обхаживает, ровно индюк индюшку ранней весной. Что за диво? Стали поближе подходить, чтобы послушать, о чем говорят они, — и еще того чудней стало. Слышат, говорит им учитель:

— Теперь ты, Пантелей Семеныч, стой, будто ты — солнце, а я, будто землей, — ходить вокруг тебя буду. А ты, Василий, — луна, и ходи вокруг меня.

— Теперь ты, Пантелей, стой, будто ты — солнце…

Ребятишки, как услыхали, не стерпели, прыснули и — брысь во все стороны:

— Пантелей — солнце! Вот так закуска!

Увидал Пантелей, что стоят вокруг и глазеют, конфуз взял его:

— Ну, будет, ладно, дома покажешь. — И принялся за дело.

— Нет, ты нам сейчас покажи, — говорит Василий, — пускай их смотрят. Сергей, ты будешь солнцем: стой и не двигайся, а я, будто землей, вот я хожу вокруг тебя. Так, Яков Иваныч?

— Нет, не так. Ты ходить-то ходи, а кроме того, волчком на месте полный круг делай.

— Для чего же так?

— Как же иначе день и ночь будут? Ты вот все лицом да лицом к солнцу. Стало-быть, все день на тебе да день, а на спине твоей все время ночь. Так не годится. На спине у тебя Америка, там тоже люди живут, — и солнышка и им надобно.

— Верно. Земля вокруг себя оборачивается, потому день и ночь происходят. Этим боком повернулся — тут день, другим боком — здесь день.

И Василий вертелся волчком перед Сергеем, в то же самое время двигаясь вокруг него.

— А оттого, что я вокруг Сергея хожу, делается зима и весна, лето и осень? — спросил Василий.

— Правильно. А я за луну, — сказал Яков Иванович, — я вокруг земли хожу.

— А почему, Яков Иваныч, луна не греет? — спросил Сергей.

— Потому что она не имеет своего тепла, даже света своего не имеет.

— Луна-то?

— Конечно. Она светит не своим светом, а солнечным. Солнце ее освещает, она и светлая. Возьми в потемках наведи из соседней комнаты свет от лампы на какую-нибудь вещь, хоть на стакан, что ли. Если все остальное будет темное, и только стакан светлый, каждый скажет, что стакан светится, пока ты не объяснишь, что его соседняя лампа осветила.

— Так. А теперь затмение давайте сделаем. Значит вы, Яков Иваныч, когда окажетесь между мной и Сережкой, и закроете его от меня, — стало-быть, солнце мне не видно, и я называю это затмением. Так что ли?