Тем вечером в комнате отдыха в блоке С растлитель малолетних по имени Нил Гивенс сидел и читал Библию, пытаясь выяснить, как заставить бога простить мужчине насилие над одним из его агнцев.

– Я понял, - тихо произнёс Гивенс, - мы приходим в этот мир несовершенными и поэтому грешим.

Тощий чернокожий паренёк Скив кивнул, не отрывая взгляда от журнала:

– Как скажешь.

Каждый день в Долине Шэддок был для Гивенса одинаковым.

Он по несколько часов сидел и молился, не замечаемый входящими и выходящими зеками. Вот и сегодня ему везло.

Никто из обычных бандитов не цеплял его, не замечал и не оскорблял. Никто.

Словно он был невидим.

Не существовал.

И Гивенса это полностью устраивало.

Он не отрицал того, что совершил.

Большинство ночей он лежал в темноте и в подробностях вспоминал произошедшее. Никто не знал: он раскаивался или ему нравилось вновь и вновь ощущать удовольствие от преступления. Никто не знал. А Гивенс не рассказывал.

Всё, чего он хотел, это отсидеть свой срок, не вляпаться в неприятности и снова выйти на свободу... Хотя по законам штата это случиться ох как нескоро. Если вообще случится.

– Помолишься со мной?
– поинтересовался Гивенс.

– Не, не буду, - ответил Скив.

Скив сидел за приставание к нескольким американским мальчишкам во время преподавания в школе.

Гивенс чувствовал над ним своё превосходство, потому что его жертвы были женщинами. А Скив, в свою очередь, считал себя в тысячу раз выше Гивенса, потому что его жертвы, по крайней мере, остались живы; он не похитил маленькую девочку, не изнасиловал её жестоко, а потом не закопал в ближайшем подлеске.

Может, Скив и напугал до смерти нескольких мальцов, но... Эй, он же никого не убил!

Он оба поглядывали на ещё одного человека в комнате. Палмквиста. Забавный паренёк.

Он не пытался сойтись с кем-то из других зеков или зависнуть с такими же неудачниками.

Он полностью уходил в себя, и, если с ним кто-то начинал говорить, Палмквист едва ли замечал его присутствие.

Гивенс попытался заставить его читать Священное Писание, но Палмквисту это было неинтересно.

Когда в комнату вошёл зек по имени Поппи, Гивенс, и Скив напряглись.

Поппи был простым парнишкой с угреватой кожей, кривыми зубами и бесцветно-серыми глазами, которые постоянно выискивали во дворе новую рыбёшку, с которой можно поразвлечься.

Он был из тех зеков, что моментально бросятся наутёк, если к ним направятся парни вроде Ромеро, Чёрного Пса или Риггза. Он не хотел узнавать, что такое боль; он хотел сам её причинять.

Палмквист равнодушно смотрел перед собой.

Гивенс и Скив бросили быстрый взгляд на Поппи и вернулись к чтению.

Поппи это понравилось, он счёл это забавным. Словно если они его проигнорируют, он свалит. Ага, держите карман шире.

– Похоже, здесь собрание насильников, - произнёс Поппи.
– Куда ни кинь взгляд, везде одни педики и извращенцы. Я чувствую себя ребёнком в магазине сладостей.

Он улыбнулся, обнажая жёлтые зубы, а потом пронзительно захихикал, и от этого смеха мурашки пошли по коже.

– Раз, два, три, четыре, пять -

негра я иду искать...

Он подошёл к Скиву, упёрся ладонями в подлокотники его кресла и навис над ним, так близко, что Скив явно слышал вонь изо рта Поппи.

– Моя дражайшая мамочка всегда говорила мне, чтобы я мог за себя постоять. Но тебе повезло...

Его губы двигались всего в паре сантиметров от лица Скива. Скив выронил журнал, сильно дрожа.

– Слышал? Тебе повезло!
– повторил Поппи.
– Сходи к автомату с конфетами. Принеси парочку батончиков, понял?

Скив кивнул, но него так сильно дрожали руки, что он выронил все деньги. Он знал, что сейчас произойдет. С ним тоже такое произошло в первый день в Долине Шеддок.

И с Гивенсом такое случалось. И не раз. Наверно, пришёл черёд Палмквиста.

«Спасибо, Господи, что на этот раз не моя очередь. Спасибо, Господи...»

В комнату вошёл Жирный Тони, заполняя собой полностью дверной проём и ковыряя зубочисткой в зубах. Тони был таким огромным, что ему приходилось нагибаться, чтобы не ударяться о косяк, и поворачиваться боком, чтобы пролезть в дверь.

Его голова была размером со шлакоблок, на макушке - короткий «ёжик», а всё лицо испещрено шрамами от порезов и оспинами, настолько глубокими и большими, что в них можно было погрузить подушечку пальца.

Шеи у него не было вообще. Массивная голова покоилась сразу на широченных плечах, которые по размеру не уступали стоящим в линию двоим крепким мужчинам.