С помощью грима и краски Анджела превратилась в белокожую круглолицую блондинку с золотистыми бровями, добавила анизотропные контактные линзы кофейного цвета – теперь никакого сходства ни с «маньячкой из Новогодней Службы», ни с Риммой Кирч. В ближайшее время придется регулярно менять облик. Надела броню, открыла дверь, шагнула из гостиной коттеджа в другую гостиную, с плетеной мебелью и застиранными шторами в цветочек.

Обстановка смутно знакомая: в похожем помещении Римма кого-то ликвидировала, но кого и по какому поводу – этого с ходу не припомнить. Для квартальных отчетов требовались другие подробности, а не то, из какого материала были сделаны стулья – немые свидетели происшествия и что за цветы украшали портьерную ткань, подсолнухи или астры.

Не вспомнила, и ладно. Комнаты извлекли из ее памяти очередной полузабытый интерьер или, возможно, комбинацию из двух или трех интерьеров, не имеет значения. Это как лотерея – что выпало, то выпало.

Здесь есть зеркало, вот это уже важно. Трельяж в углу, серебристые рамы увенчаны коронками. Рубиконский стиль.

Придвинув стул, она уселась перед трельяжем, представила себе во всех подробностях Мориса – светловолосого лопоухого парня неспортивной комплекции.

Через секунду стекло – или что-то, притворявшееся стеклом – помутнело, затуманилось, отражение исчезло. Все как обычно. Сейчас туман рассеется, и она увидит то помещение, где находится Морис. При условии, что там тоже есть зеркало, к которому должны «подключиться» Комнаты, но с этим-то никаких проблем, на Парке зеркал и мебели с зеркальным покрытием пруд пруди, смотрись не хочу.

Ожидание затянулось. Потом Анджеле показалось, что белесый туман по ту сторону стекла начал дрожать, от этого слегка зарябило в глазах. Какой-то глюк?.. Ничего подобного на ее памяти еще не было.

Задребезжал весь трельяж, как при сейсмических колебаниях. На всякий случай Анджела вместе со стулом отодвинулась назад, тут-то оно и случилось: на затуманенном стекле проступил черный узор – не успела рассмотреть как следует, осталось только впечатление чего-то невероятно сложного и прихотливого – а после оно разлетелось вдребезги. Правую и левую створки трельяжа постигла та же участь.

Один из осколков чиркнул Анджелу по броне. Хорошо, что не в лицо.

Опомнившись, она выскочила за дверь, в гостиную коттеджа. Сердце бешено колотилось, футболка намокла от новой порции пота. Расстегнув на груди костюм, Анджела упала в кресло, сделанное из вишневого мармелада, и только тогда поняла, что постыдно близка к истерике.

Получила бы от Маршала по первое число за халатность… Только Маршала нет, и отругать ее некому, и никто ничего не подскажет.

Комнаты начали давать сбои, глючить. Она понимала, что рано или поздно это может произойти, только уж очень не вовремя, в полном согласии с пакостными законами Мэрфи.

Деваться некуда. Пусть даже ее не сцапают при попытке улететь с Парка, на новом месте еще неизвестно, что будет. А Комнаты – идеальное убежище, никто не сможет проникнуть туда извне: речь идет, если пользоваться научной терминологией, о блуждающем «пространственном кармане», артефакте с персональной привязкой. И прокормиться несложно, масса возможностей воровать еду – если хватит соображения и ловкости этими возможностями воспользоваться. И скучно не будет: можно заманивать каких-нибудь слабаков и смотреть, что они станут делать, а после, когда надоест, ликвидировать их – вовсе не из садистских потребностей, как написали в той заметке, а во имя хорошей идеи. Любой слабак – потенциальный предатель и дезертир, так говорил Маршал, и значит, убивая свои жертвы, Римма-Анджела казнит предателей и дезертиров, а это, опять же цитируем Маршала, доброе дело. Она вроде как санитар в человеческих джунглях.

Пусть это не джунгли, а Парк – все равно санитары нужны.

Она с вызовом усмехнулась. Душевное равновесие помаленьку возвращалось, даже футболка просохла. Кстати, футболку пора поменять. Уже два с половиной месяца собиралась, да все руки не доходили.

Анджела застегнула броню и решительно распахнула дверь.

Какое-то присутственное место, четыре стола-близнеца из белого пластика, с мониторами на гибких шеях. На одном из столов стоит граненый стакан с водой, там плавает муха.

И здесь же – безобразный рассохшийся буфет из квартиры Аделаиды Кирч, Римминой бабушки, с приторными леденцовыми витражами на дверцах и засиженным тараканами зеркалом на боковой стенке. Ничего, тоже сойдет.

Бабушка вначале Римму любила, пока она, в пятилетнем возрасте, не расколотила молотком один из витражей, чтобы попробовать эту красотищу на вкус. Эффект обманул ожидания: стеклышки, такие сладкие с виду, оказались несъедобными, а бабушка решила, что ребенка пора воспитывать, и с тех пор при каждой встрече старалась наверстать упущенное. Впрочем, Римма ее презирала и не принимала всерьез. Она ведь еще тогда поняла, что она не такая, как все, особенная, избранная – ну, примерно то же самое, что рассказывал о себе Генри.

Скоро она доберется до Генри.

Открыв дверцу, обнаружила внутри полную тарелку бабушкиного хвороста, густо посыпанного сахарной пудрой. Отправила в рот хрустящую розочку: не питательно, зато и не вредно. А теперь – к зеркалу.

Страшновато, но с глюком надо разобраться. Анджела предусмотрительно опустила щиток шлема – на случай, если опять брызнут осколки. В этот раз она приказала Комнатам найти Арабеллу Наген, свою непосредственную начальницу. Теперь уже, гм, бывшую начальницу. Когда зеркало заволокло туманом, Анджела напряглась, приготовившись к броску в сторону, однако ничего внештатного не случилось.