В том же выпуске «Цевницы афедрона», помнится, была моя статья «Творческий путь Маркуса Янилевского». В статье, пародировавшей серьезно-сердитый тон официальной литературной критики, разбиралась Маркина поэма «Милые гады». В нашем классе любили сочинять стихи: кто тяготел к лирике, кто — к революционной романтике, а Марка — конечно, к политике. В своей поэме он гневно обличал фашистскую Германию, там были, к примеру, такие строки, разящие наповал:

Какое-то время дразнили Марку, потешаясь над его поэмой. Звонили ему домой, изменив голос: «Это автор „Милых гадов“? Говорят из газеты „Вышка“. Наши читатели спрашивают: „Скоро ли выйдет продолжение поэмы?“». — «Скоро, скоро, — сердито отвечал автор „Гадов“. — Скоро получишь по шее, кретин!»

Шел 1936 год, весной сдали экзамены и перешли в 8-й класс в Первую школу (Шестнадцатая была семилеткой). В новой школе старая игра понемногу угасла. Второй номер «Цевницы афедрона» так и не вышел, зато затеяли — уже не в шутку, а всерьез — выпускать рукописный журнал «Юность». Я сочинил поэму о Гражданской войне, Марка — на пушкинскую тему (приближалось столетие со дня смерти Александра Сергеевича), Толя Любарский написал статью о «Витязе в тигровой шкуре» (тоже отмечалась дата — кажется, 225-летие первой публикации поэмы Руставели).

Вдруг на каком-то уроке меня и Марку вызвали к директрисе Аполлинарии Павловне Седовой. Соломенноволосая, в неизменном синем жакете и белой блузке, она сидела за своим столом и сквозь очки строго оглядела нас. Кроме нее, в кабинете находился молодой азербайджанец официальной наружности.

— Что у вас за организация? — спросила Аполлинария Павловна.

Мы с Маркой хлопали глазами, ничего не понимая. Вид у нас, наверное, был дурацкий.

— Ну, что молчите? Только что вступили в комсомол, успеваемость отличная — и вдруг организация. Собираетесь по вечерам.

— Да нет никакой организации, — сказал я. — Собираемся для игры…

— Это не игра. Объявили себя учениками… кого? — перевела директриса ледяной взгляд на молодого человека.

— Раминра… — Он заглянул в блокнотик и прочел по складам. — Ра-бин-да-ра-на-та-го-ра.

— Вот. Что это значит?

Мы с Маркой пустились в объяснения: «Золотой теленок»… Остап Бендер… для смеха все это…

— Журнал выпускаете — для смеху? — с острым прищуром спросил официальный молодой человек. — «Царица»… — Опять заглянул в блокнотик. — «Царица фырдон». Что такое? Может быть, «фырылдаг» [1] ?

Опять мы наперебой объясняли: не царица, а цевница… дудочка такая… слово «афедрон» вычитали у Пушкина в стихотворении «Ты и я» (о его значении постеснялись говорить). Только для забавы затеяли журнал и только один номер сделали…

Со стороны наши забавы, наверное, выглядели совершенно не смешными. Всполошились родители — уж они-то вполне представляли, что может воспоследовать, если «делу» дадут ход. «Организация» — тут не до шуток!

На следующий день незадачливых учеников Рабиндраната Тагора вызвали в ЦК комсомола Азербайджана. Пришли только мы с Маркой, нас провели не к какому-нибудь рядовому инструктору, а прямехонько к первому секретарю товарищу Раджабову (или Наджафову, теперь уж не помню точно). В просторном кабинете сидел плотно сбитый темнолицый брюнет, он вперил в нас непроницаемый черный взгляд и предложил рассказать без утайки о нашей «организации». Мы принялись излагать, Раджабов слушал внимательно. Похоже, он добросовестно пытался понять, в чем смысл нашей игры, почему мы избрали себе в «учителя» индийского писателя. Имя Рабиндраната Тагора ничего ему не говорило — так же, впрочем, как и нам.

Возможно, Раджабов подозревал, что мы просто морочим ему голову: уж очень нелепой выглядела эта история. К счастью, он оказался достаточно умен для того, чтобы не «пришить» к ней политику. Строго, как и положено, он отчитал нас за глупую игру и посоветовал сосредоточиться на активной работе в комсомоле — единственной общественной организации советской молодежи.

Первой, кого мы увидели, выйдя из здания ЦК комсомола, была Маркина мама Александра Евсеевна. Она дежурила у подъезда и кинулась обнимать Марку. Тот с живостью увернулся и спросил досадливо:

— Зачем ты сюда пришла?

Вечером ко мне примчался Доля. И тогда все выяснилось…

Он учился не в нашей школе, а в Шестой (и одновременно в музшколе, у него был абсолютный слух). Как и в Шестнадцатой, у них историю преподавала Нина Алексеевна. Вот Долька, разговорившись с ней однажды на перемене, и рассказал о нашей игре, о Рабиндранате Тагоре и «Цевнице афедрона». Представляю, с каким щенячьим восторгом он это рассказывал и с каким интересом слушала его молодая учительница…

Но вернемся в лето 1939 года.

Десятый «б» сдавал историю на два дня раньше, чем наш «а». Пришли в школу узнать у «бешников» что да как, строго ли спрашивает Аполлинария Павловна (директриса преподавала историю). Вот Лида сдала, вышла из класса — я к ней, она улыбается, «отлично»! — а меня словно теплой волной окатило. Оживленно, подробно рассказывает, какие вопросы достались — революция пятого года, Пражская конференция, XV съезд… А я смотрю на Лиду, и так хочется по голове, по вьющимся локонам погладить… Но разве можно?.. Мне уже день не мил, если Лиду не увижу. И она, кажется, рада видеть меня.