Анатолий Добрынин быстро выполнил указание Хрущева. В тот же вечер, когда я в американском посольстве рассказывал о своем разговоре с Хрущевым, мне позвонили из Кремля и сообщили, что за нами с Френсис послана машина, которая доставит нас на карандашную фабрику.

Когда я ее строил, фабрика была на окраине города. К 1961 году она оказалась почти в центре Москвы. Все выглядело так же, как 30 лет тому назад, только над воротами появился новый транспарант с надписью ’’Московская карандашная фабрика имени Сакко и Ван-цетти”.

Когда мы подъехали к зданию, падал снег. Он запорошил фабричные здания, школу, клуб и маленькие домики, когда-то построенные для немецких рабочих. Белые березы разрослись, повсюду сиял мягкий свет, картина была поистине романтической. Мы вошли вовнутрь. Я крепко сжал руку Френсис, не в состоянии вымолвить ни слова.

Работала ночная смена. Все запахи и звуки вокруг были мне до боли знакомы. Рядом с новыми машинами я увидел и те, которые в свое время купил в Германии. Нас провели по всем цехам, на что потребовалось больше часа, а затем — в здание управления. Я вошел в свой бывший кабинет. В нем все еще стоял мой письменный стол, как будто я только что вышел, чтобы показать Москву Виктору. Слова застревали у меня в горле. Я только качал головой и повторял: ’’Этого не может быть, этого просто не может быть!”

В зале заседаний стоял накрытый стол: икра, шампанское, водка — чего там только не было! Было приглашено все руководство, а также около десятка моих старых сотрудников. Это был самый трогательный момент вечера. Мне приходилось долго вглядываться в постаревшие лица стоявших передо мной людей, прежде чем мне удавалось узнать молодых сотрудников, принятых мной на работу много лет тому назад.

Ко мне подошла маленькая старушка. Она была очень расстроена, что мы с Френсис не побывали в ее цехе.

”А помните, Арманд Юльевич, когда приехал ваш брат Виктор, я учила его работать на каждой машине?” Тогда я ее вспомнил. Мы обнялись, дружески похлопывая друг друга по спине.

’’Подумать только, как вы изменились”, — сказала старушка, отойдя на шаг и внимательно разглядывая меня.

”Не я один”, — подумал я, вспомнив ее хорошенькой, кокетливой девушкой, привлекавшей всеобщее внимание. Но я ничего не сказал вслух, продолжая дружески ей улыбаться.

Вечер продолжался. В комнату приходили все новые люди. В конце вечера за столом сидело около пятидесяти человек. Один за другим поднимались тосты. Начали с водки, затем перешли к разным винам, шампанскому и закончили коньяком. Меня принимали как блудного сына, вернувшегося наконец домой. Это был замечательный вечер, он доставил мне много радости.

Я считал, что полученные в Москве новости представляют большую важность для Вашингтона, поэтому мы решили прервать поездку и быстро вернуться домой, чтобы доложить Лютеру Ходжесу о результатах переговоров. С Индией придется подождать.

Мы приехали в Вашингтон 23 февраля 1961 года. На следующий день я пошел на встречу с Ходжесом. Я дал ему полный отчет о переговорах с Микояном и Хрущевым, и он кратко изложил их суть президенту Кеннеди.

Сенатор Гор написал мне письмо, в котором говорилось: ’’...Если вспомнить об опасностях, которым человечество подвергается в случае войны сегодня, любой шаг, приближающий нас к лучшему взаимопониманию и мирным отношениям, представляет огромную важность. Так же, как Рим был построен не в один день, мир на земле не станет результатом какого-то одного чрезвычайного события, одной крупной конференции или одного международного концерта. Он придет постепенно, шаг за шагом”.

В сентябре 1961 года я встретился в Белом доме с президентом Кеннеди. Он принимал нас с конгрессменом Джимми Рузвельтом в своих частных апартаментах — в маленькой гостиной, соединенной со спальней. Лютер Ходжес уже передал ему отчет о моих встречах с Микояном и Хрущевым, и он поблагодарил за помощь в деле улучшения отношений с Советским Союзом.

Я чувствовал, что, выполняя неофицильное поручение президента Кеннеди, мне удалось положить небольшой камень в фундамент лучших взаимоотношений между Белым домом и Кремлем, взаимоотношений, которые постепенно улучшались в шестидесятые годы и достигли пика ослабления напряженности в семидесятых.

В то время нам предстояло еще пережить опасные исторические события: кубинский кризис, войну во Вьетнаме, вступление русских в Чехословакию. Однако в результате изменений в правительствах обеих стран шестидесятые и семидесятые годы ознаменовались неуклонным ростом доверия, торговли и связей между нашими сверхдержавами, самым серьезным со времени Октябрьской революции. В середине семидесятых годов у меня появилось чувство уверенности, что конец двадцатого века будет также концом ядерного террора, когда обе стороны с детской агрессивностью угрожают друг другу уничтожить нашу планету. Но наступил афганский кризис.

Я сыграл определенную роль в попытках найти мирное решение афганского вопроса. Поездку в Москву по поручению президента

Кеннеди и безумное мотание между Вашингтоном, Москвой, Варшавой, Парижем, Лондоном и Исламабадом разделяют, однако, два десятилетия, заполненные возобновлением бизнеса с Советским Союзом, искусством и нефтью, политическими интригами, путешествиями и тяжелой работой, когда фирма ’’Оксидентал” и я распространили нашу деятельность на весь мир.

История этих десятилетий впереди.