— Не надо, — одними губами сказала Марья, попыталась отнять руку, он сжал. Щека его шла пятнами.

— Я не могу без тебя, Маша. — Шёпот его заглушил «И сердцу стало так тепло…».

— Я уйду с работы.

Альберт убрал руку.

Огонь окатил и её, но сразу почувствовала: отпустило, она свободна от Альберта. Жалость к нему вспыхнула с ничуть не меньшей силой, чем прежнее чувство.

Она подавила её, спросила:

— Или ты, может быть, развёлся? Или твоя мама согласится признать меня своей невесткой?!

И то же в вас очарованье,

И та ж в душе моей любовь!

И прерывистый голос Альберта:

— Прости, Маша, иногда находит. Когда я вижу тебя, мне…

— Это не мешает тебе спать с твоей законной женой, проводить праздники в кругу семьи и воспитывать Светлану. — Он опустил голову. — Лучше скажи, помнишь, в порыве откровенности ты хвастался, что кого-то спас от лучевой болезни?

— Ты о Вадиме? Ты что, влюбилась в него? — неприязненно спросил Альберт. — Вот, значит, в чём дело.

Марья пожала плечами:

— Не влюбилась. Я вообще не способна больше влюбляться. Я хочу вылечить его. Есть такая возможность или нет?

В одну секунду Альберт превратился во врача. Под аккомпанемент стихов и музыки, а когда концерт закончился и они прошли к нему в кабинет, под аккомпанемент звонков познакомил с положением вещей: излечение стопроцентное, но очень долог и тяжёл восстановительный период у тех, у кого берётся костный мозг. В Америке это дело налажено: донорам платятся громадные деньги. В Союзе никто таких денег платить не будет, поэтому добровольцев не найти.

— А хоть чем-то можешь помочь? — спросила осторожно.

Альберт обещал оформить запрос и положить Вадима в больницу, как только американцы пришлют донорский костный мозг.

Уходила из клиники с надеждой на спасение Вадима.

Но на улице внезапно увидела серую мглу неба, лужи, по которым обычно шлёпала, не замечая, серые сплошняком стены из дома в дом, рюмашечку на столе своей комнаты, сытое лицо Вадима и словно проснулась: думала, рюмашечка — спасение от страха, а рюмашечка — суть Вадима!

Нил тоже проснулся однажды.

Колечка так и не доснял фильм.

Перешагнув через безвременье, Колечка явился из её прошлой жизни в её настоящее и исчез. Она выронила его из своего поля зрения, как выронил, бумажку от съеденного мороженого мальчик Коля с крест-накрест застёгнутыми штанами, которого дядя Кузьма — под зад из дома! Она ни разу больше не пришла к Колечке. И сам Колечка не подаёт о себе никаких признаков жизни. Встретился с Меркурием? Снова пьёт? Снимает фильм?

Пусть Вадим побудет сегодня наедине со своей рюмашечкой, Марья повернула в другую сторону от дома. Через сорок минут она была на Патриарших прудах.

Дверь открыли сразу.

Немолодая грузная женщина с мелкими голубыми глазками вытирала оголённые до локтя красные руки о передник. Марья уставилась на неё. Нет, не мог Колечка жениться на такой!

— Николай Антонович? — Женщина сморщила лоб. Тут же улыбнулась: — Мы с ним обменялись. Правильно, Николай Антонович… — Снова сморщила лоб. — Нет, не знаю. У нас был четверной обмен, не найдёшь концов. Извините, не могу помочь.

Завтра она подойдёт к любой «Горсправке» и за две копейки получит новый Колечкин адрес.

А что, если он нарочно сбежал именно от неё И не хочет никаких встреч?! Может, ему невмоготу без мамы, а Марья напоминает маму и мешает начать новую жизнь?

Она сидит на мокрой скамейке Патриарших прудов. Мокрый воздух проникает внутрь сыростью.

Потому и не звонит: она не нужна ему в его новой жизни.

Он сказал, что убил маму. Теперь, когда выздоровел, наверное, мучится этим. Не позавидуешь ему! Много нужно мужества, чтобы начать жить снова.

А ведь не подумал, что нужен ей, обиделась Марья, наполненная сырым скучным воздухом, но тут же усмехнулась: слава богу, вернулась в своё «я, я»! Как раз подумал именно о ней: не хочет быть обузой в её начинающейся жизни — своими неминучими болезнями, грядущей старостью, одиночеством!

— Господи, даруй ему мужества! — прошептала Марья. — Всегда один? В пустую квартиру приходить!

Дома её встретил пьяный крик:

— Машка, дай пожрать! Горючее есть, а закусона не нашёл!