В её прошлое слепит солнце. Отец весел. Мама подавлена.

Обычный поздний обед. Отец обсасывает баранью косточку.

— Ты разучилась разговаривать? Сколько можно сидеть на бюллетене? Народ ждёт тебя. Бросить дела! Меня просили передать тебе приветы и просьбы… — Он любит тушёную баранину с косточками, и уже гора костей перед ним, а он берёт ещё кусок и ещё. Баранина для него — пир. На этом пиру он не признаёт вилок и ножей, с пальцев, взявших кусок, начинается удовольствие трапезы. — Вру. Совсем заврался. Может, посоветуешь, что отвечать? — спрашивает отец. Слова неразборчивы, он с наслаждением жуёт баранину. — Все пережили много, все перестрадали, не ты одна. Эгоизм какой-то. Нужно верить партии. Ну, допустила ошибки. Бывает. Повинилась же! Исправляет же! Нужно верить. Будешь ты, наконец, жить нормально? Заговори наконец!

И мама заговорила:

— Как же так, Мотя, то одно, то совсем другое. Выходит, Мотя, мы с тобой не умели думать? Были слепые? Как же так, Мотя? Я всегда старалась по совести поступать.

Отца не собьёшь, отец снова на коне, для него всё ясно.

— Не мучайся. Олька, при чём тут «не умели думать», при чём тут — «слепые»? Что мы с тобой знали? Разве мы виноваты? От нас же скрывали всё! Теперь мы должны исправить: помочь, кому сможем. Тому же Николаю. Цыбиков вернулся, давай пригласим к нам, напоим-накормим, послушаем, что расскажет. Человеку надо выговориться, облегчить душу.

— Разве это помощь, Мотя? — Мама горько усмехнулась. — Погибшие годы, профессию не вернёшь. Здоровье не поправишь. И то, что Коле не давали работать… Нет, Мотя, не понимаю, как же так…

— Так, так! Ты не вини себя, ты всегда всем была матерью: артистам, костюмерше, соседке. Зурабу сколько всего сделала! И к врачу в Москву возила, и продукты тащила. Слёзы всех собирала в свой подол, уж твоя-то совесть должна быть спокойна, ты для людей делала, что могла. И я… я, чем мог, помогал. А об этих людях мы не знали!

— Знали! Уж Кирилла-то ты хорошо знал!

— О Кирилле… жалел. Сначала думал, страшная ошибка. Потом, когда в райкоме объяснили, считал — виноват. Кто ж знал, что злоупотребление властью?! В чём же наша с тобой вина? Ты, маленькая, не мучайся, не переживай, не знала, и всё! — Отец уже спешит на съёмку, радостно напевает, переодеваясь и бреясь.

Недолгая растерянность сменилась бурной деятельностью. Целые дни он теперь пропадает на студии. Маму звать с собой перестал. Помолодел, словно новая вера вернула его в молодость. И, как прежде, так искренне произносит свои тосты, с почти незаметной подстановкой вместо «Сталин» — «Хрущёв», так искренне верит в чистоту идеалов советской власти и нового правительства. И так старается соответствовать тому, что говорит!

И Марья поддаётся убеждённой его искренности, снова верит ему, не хочет видеть маминого состояния и ни в чём разбираться не хочет. Гораздо удобнее бездумно принять то, что тебе предлагают, чем анализировать и мучиться. Гораздо проще поплакать над фильмами «Летят журавли» и «Девять дней одного года», чем попытаться ответить на вопросы, на которые ответить невозможно. Кто виноват в массовых репрессиях, где были все эти сегодняшние правители, боролись против репрессий или осуществляли их? Почему сейчас точно так же, как при Сталине, в воздухе витает ложь? Почему гибнет главный герой фильма, хотя вполне может не жертвовать собой и подождать, пока не усовершенствуют установку? Героизм — это бессмысленно жертвовать собой, это суть нашего общества?!

Не нужно задавать себе никаких вопросов и копаться в не дающихся ответах, нужно довериться новым вождям. И жить так, как отец.

Её, Марьина, вера и в отца, и в то, что он говорит, рухнула окончательно в миг, когда он закричал на маму, требуя развода. С собой к восемнадцатилетней девочке, Марьиной ровеснице, отец унёс вместе с Марьиной верой и красивые слова о высоких идеалах, о справедливости, и бездумье, обернувшееся жестокостью, и осколки их рухнувшей семьи.

Сейчас вместо веры — пустота, а вместо семьи — один Иван. Но при чём тут — «народ» и то, «что происходит», если они, брат и сестра, не сумели сохранить ни семью, ни даже самых элементарных традиций её? Они не только не помогали друг другу, но даже не виделись почти два года со дня разъезда, с момента, когда она осталась одна в чужой квартире с тётей Полей и призраками по углам! Какую роль этот «народ» с его традициями играл и играет в их с Иваном жизни? Жизнь-то этого народа идёт стороной — «помиму», как говаривали они, играя в домино. И что происходит в их стране такое, чего не знает она?!

7

От Ивана, как и прежде, как и всегда, исходит тепло. От сразу согревшегося бока к кончикам пальцев, к сердцу, к голове хлынуло это тепло, без которого она не могла жить все два года. Она размякла, стало легче дышать, перед глазами перестали мелькать чёрные пятна.

Интересно, а Иван видит цветы земляники? А старые сытые липы? Слышит птиц? — неожиданно подумала Марья.

Ей кажется или в самом деле чуть слышно звучит музыка? Хоронят кого-то в дальней стороне кладбища? А может, музыка идёт от стволов и земли — когда-то звучавшая здесь и теперь ожившая?!

Марья пытается уловить её, но голос Ивана заглушает и пение птиц, и музыку.

— Традиции — основа жизни, — повторяет Иван. — Соблюдать их — долг каждого человека, иначе погибнет наша нация. Понимаешь, нация — это наша история, наши предки, весь наш народ, наша с тобой кровь. Человек один — без своего народа — нищ и гол, одна индивидуальная жизнь не имеет цены и смысла. Вот что пытался объяснить нам отец — моя жизнь не столько для меня, сколько для общества. Я хочу жить для людей. Хочу стать «летописцем» народа, нашей нации хотя бы в одной области — в спорте. И каждая семья — это составная общества. Мы с тобой должны восстановить традиции, которые создала в нашем доме мама, должны передать их нашим детям. А это значит — в день её рождения давай будем предельно откровенны, как раньше, расскажем маме про годы без неё. Хочешь, начну я? Легко поступил на журфак. Сработали папины «маховики» — поклоннички. И сильно помог себе я сам, — не без гордости похвастался Иван. — Я же футболист! Как бы ни сдал экзамены, всё равно прошёл бы — нужно же защищать честь университета. Но знаешь ли ты, что футбол — не просто игра, как я думал в детстве, это — рождения и смерти, пороки, трагедии и страсти общества: и жажда власти, и жажда славы, и предательство, и убийство!