— Ты что? — испугалась Марья. — Прости меня. Я не помню, что со мной было. Прости меня. — Марья обняла вздрагивающую Алёнку, прижала к себе, повторила растерянно: — Ты что? Прости.

Плакала Алёнка горько. Прыгали, не слушаясь, губы. Прошло много времени, прежде чем она заговорила:

— Не ты неудачница. Я! Ты можешь писать. Ты талантливый врач. Что бы ты ни делала, тебе интересно. Если очень захочешь, возьмёшь да родишь от кого-нибудь для себя дочку. А мне как жить? Работа неинтересная. Как попка, твержу из года в год одно и то же. Я же ни на что не способна — серая, скучная пятка. Даже родить не могу. Одно-единственное у меня преимущество перед тобой — мне есть кого ждать.

Раньше, два года назад, Марья в жестокости своей обязательно ляпнула бы «тебе некого ждать», а теперь промолчала.

— Я, Маша, пыталась найти в себе талант. Ну, вяжу хорошо. Да, когда вяжу, голова — пустая. Давно читаю лекции формально. Надоело. А что для души? Для ума? Я перестала верить в то, что преподаю. То, чему учу студентов, — ложь, никому не нужна такая психология. Нельзя учить человека лжи. Я остановилась в своём развитии, понимаешь?

— А ты перейди на психфак в университет! — сказала Марья. — Там, я слышала, эксперимент проводится. Я уверена, сумеешь выбрать там себе тему по душе. Что тебе делать на журналистике?

А потом они долго сидели рядом на тахте и молчали.

4

«Мне есть кого ждать», — уверенно сказала Алёнка.

Алёнка верит в Ивана, а она, родная сестра, не верит. Кто из них прав? Вернётся Иван к Алёнке или не вернётся? Как живёт Иван сейчас?

Если посмотреть глазами Алёнки…

У них была соседка Лёся. Волосы, очень длинные, закрывали её плечи и почти всю спинку коляски, в которой Лёся полусидела. У Лёси совсем не действовали ноги. Её вывозили на прогулку раз в день. Марья не любила встречаться с Лёсей. Беспомощная перед её болезнью, стремилась поскорее сбежать, тянула Ивана прочь. «Не могу видеть, как она смотрит на нас! Жалко её!» — объясняла бегство. А Иван не уходил. «Ей скучно, — говорил, — она хочет поиграть с нами!» Подводил Марью к Лёсе, предлагал: «Девчонки, давайте в балду?! Или в города». Рассказывал смешные истории, которые случались с белкой Чапой или Сорокой-болтухой. Истории Иван выдумывал. Жаль, не записывала. Их было много, потому что Иван каждый день старался развлечь Лёсю. Как-то спросил у Марьи: «Тебе что, полчаса жалко?» Им было тогда по пятнадцать лет, и Иван считал себя вполне взрослым. «Никогда не жалей полчаса больному человеку, — сказал поучительным тоном, — тебе они не нанесут большого урона, а человеку подарят радость!» Иногда Лёся звонила. Она не решалась приглашать их в гости, но у телефона подержать любила. Задавала вопросы, вроде: «Почему едет машина?», «Откуда берутся молнии?», «Как изображение на экране телевизора может передаваться за тысячи километров?», «По каким законам звёзды располагаются во Вселенной?». Рассказывала им, какие книжки прочитала. Лёся читала гораздо больше их. Иван очень любил с ней разговаривать.

Алёнка знать не знает ни о какой Лёсе, а знает, что Иван очень добрый. И сейчас добрый. Помог же с тётей Полей. И с институтом! Ну, женился не на той женщине, на которой хотела женить его Марья. Ну, пишет романы, которые ей не нравятся. Какое ей дело до этого? Для неё он — брат. Звонит регулярно, спрашивает, как она себя чувствует, чем помочь. Она сама не зовёт его в гости и не ходит к нему, хотя он каждый раз терпеливо приглашает её на праздники и дни рождения чад и домочадцев. Она соврала Алёнке, когда сказала, что Ивана нет в её жизни. Он совсем близко, соединён с ней проводом — стоит только поднять трубку и набрать его номер.

Кирилла Семёнович прав: нужно идти к брату.

Конечно, не сам Кирилла Семёнович читал роман и, конечно, рецензия — отрицательная, как и следовало ожидать, но в отличие от прежних: серьёзная, отмечает и достоинства. «Автор затрагивает важные проблемы нашего общества, — дружелюбно пишет рецензент, — хорошо знает материал, в романе есть яркие характеры и яркие сцены». Говорит рецензент и о недостатках: «Автор слишком субъективен в своих оценках. К роману можно вернуться после того, как автор перепишет его другой краской».

С такой рецензией вполне можно прийти к Ивану. Не стыдно.

Готовилась к звонку несколько дней. Мучили сомнения. Работать не могла.

Чистый лист, ручка в руке, а ни одной картинки перед глазами, ни одного лица. Пуста голова. Пуста душа.

Алёнка права: нужно наконец решить, что дальше. Только не для того, чтобы успокоить душу, а для того, чтобы не сдохнуть с голоду. Какой бы бескорыстной и доброй Алёнка ни была, существовать за её счёт больше нельзя.

Марья пошла к телефону.

— Алло! — немедленно откликнулся голос. — Слушаю. Говорите.

— Кто это? — растерялась Марья. — Вероника, ты?

— Батюшки! Да неужто Маша?! — Надменность исчезла. — Не слышим тебя, не видим. Ты племянников-то своих знаешь? Приезжай! — Вероника вовсю изображала сестринскую любовь. — Вано говорит, ты любишь пироги. Я испеку тебе, какие закажешь. Хочешь, с визигой? Хочешь, с рыбой? Меня научили недавно.

Марья слушала Вероникину болтовню и глотала слюни. Когда возникла пауза, нерешительно сказала:

— Спасибо за заботу. Обязательно отведаю твои пироги. Скажи, а Вани нет дома?

Раздался ненатуральный игривый смех:

— Что ты, он теперь у нас такой занятой, никогда не бывает дома. Прямо беда. Мы с мамой всю дорогу папочку ждали. Теперь я всю дорогу жду Вано. А у него то вёрстки, то сверки, то критическая ситуация со склочным автором, то непроходимая рукопись, то иностранцы, то ЦК, то разнокалиберные совещания, то приёмы. — Вероника подробно вводила Марью в курс жизни Ивана, Марья слушала. — В его должности прежде всего нужно быть дипломатом. Ты не представляешь себе, какая у него сложная работа! Самое трудное: вежливо отфутболивать авторов. Не представляешь себе, какие эти авторы наглые! Каждый требует, чтобы Вано сам, лично, прочитал именно его. У Вано и личной жизни тогда не будет совсем, если он каждого будет читать сам. Каждый недоволен рецензиями. Представляешь себе, жалуются на Вано, будто он какой-то там мальчишка! Бессовестные! Такие наглые! А что он сделает, если план не резиновый и бумаги мало, если Вано сам и не решает ничего?! Сверху спускают: мой папочка, и из Союза, и из ЦК. Да, да! А союзов-то три — Российский, Московское отделение и Большой, попробуй не уважь один из них. Спускают сверху, а что Вано сделает? А когда ему остаются кое-какие возможности, как ты думаешь, кого он печатает? Прежде всего скандальных, так ведь? Чтобы не писали на него бумаги, не устраивали ему лишних хлопот. Потом маститых. А самотёк — уж извините! Так ведь? Так что Вано, в общем-то, бесправен. Я дам тебе его рабочий телефон. Поймать его, конечно, трудно. Но ты так и скажи: звонит, мол, родная сестра. Пусть попробуют не соединить. Я живу по такому принципу: родственники — это святое, для родственников — зелёная улица! Так ведь? Представляешь, у него была секретарша, влюбилась в него. Ни на один женский голос не подзывала. Даже на мой. «Занят» да «занят»! Ну, я показала ей, что значит «занят», когда жена звонит!