Был я близок с одним очень видным, ныне уже покойным писателем. Старик стоял вроде бы в стороне от «житейских бурь» и мелкой борьбы писательских самолюбий, ему принадлежало будущее — он это знал, и все–таки много лет мечтал, как прочие смертные, о государственной премии. Втихую мечтал.
Поначалу это казалось странным. Но если задуматься, подойти ко всему по–человечески — ничего в этом странного не было. Старик жил не в безвоздушном пространстве, он любил свою страну, почему же было не мечтать и ему о тех знаках внимания, которые оказывались другим от имени народа. Почему одни получают высокие юбилейные награды, другие, не менее достойные, не получают ничего, либо получают не то, чего они заслуживают в ряду других?
Я решил «хлопотать» за старого писателя перед Фадеевым. Возможно, это выглядело наивным.
Александр Александрович тоже удивился поначалу:
— Неужели он этого хочет? — засмеялся он.
— Читатели этого хотят. Вы должны этого хотеть. Я этого хочу.
— Вы разбираетесь хоть немного в литературной политике?
— А вы читали его последнюю повесть?
— Читал.
Фадеев читал бесконечно много. О каком бы новом произведении с ним ни заговорили, оказывалось, что он его уже читал, чаще всего — в рукописи.
— Это же очень светлое, солнечное произведение!
— Согласен.
— И — там люди, большая любовь к людям.
— Согласен.
— Так в чем же дело? От этого будет только выигрыш.
Фадеев опять засмеялся. На этот раз, кажется, уже надо мной.
— Вот будет президиум — выступите. А я не всемогущий.
Я выступал на президиуме. Ничего из этого не получилось. Почему не получилось — до сих пор не могу понять.
И до сих пор считаю ошибкой, что не осуществилась маленькая затаенная мечта большого русского художника.
Должно быть, я действительно уже и тогда ничего не понимал в литературной политике.
А порой мне кажется, что сам Фадеев теперь отнесся бы ко всему совершенно по–иному.