Обессилевшая, Ева заглянула в его черные, сверкающие яростью глаза и с ужасом поняла, что верит каждому его слову, что он прав, что вина полностью лежит на ее плечах тяжким бременем. Наверное, она никогда не считалась с чувствами своего сына. Наверное, она никогда не слышала его. Наверное, действительно все эти годы она была плохой матерью. От этого ей захотелось немедленно побежать в ванную и перерезать себе вены.

Тем временем Мэйз холодно отстранился и направился к выходу. Уже делая шаг за порог, добавил:

– И, к вашему сведению, обоюдная эксплуатация с целью увеличения дохода, во всем цивилизованном мире именуется «бизнес». Вы используете меня, я использую вас. Я даю вам имя и деньги, вы приносите деньги мне. Все довольны. Прощайте, Ева. Берегите себя. – Он дернул изогнутой, рассеченной шрамом бровью и на прощанье одарил ее ледяной улыбкой.

Он оставил входную дверь распахнутой, и Ева как завороженная провожала его взглядом, пока он сел в роскошный черный автомобиль. В это мгновение вниз по лестнице прогрохотали торопливые шаги, и Ромео поравнялся с ней. В руках он держал большую дорожную сумку. Ева подняла на него глаза и почувствовала, как почва уходит у нее из-под ног. Взгляд. Его чудесный взгляд цвета неба. Такой нежный, такой любимый, такой светлый.

Он был пуст и стыл, как глыба арктического льда.

Ромео остановился рядом с ней всего на долю мгновения. Она даже не успела открыть рот, чтобы сказать ему до свидания, как дверь Бентли захлопнулась, и автомобиль надменно проплыл мимо ее глаз.

Ноги Евы подогнулись, и она рухнула на пол, заливаясь слезами.

5.

До самолета оставалось еще около трех часов.

Ромео ждал в машине, пока Мэйз заходил еще в пару представительных офисов в деловой части города. После того, как дела были завершены, молчаливый шофер Мэйза отвез их в ресторан, так как было уже время обеда.

За все полдня, что они провели в машине, Ромео не проронил ни слова. Он не был ни грустным, ни злым. Ромео выглядел, скорее, сконцентрированным, отметил про себя Мэйз.

– Ешь! – Уже в четвертый раз повторил Доминик, глядя, как юноша ковыряет в своей тарелке и размышляет о чем-то. – Ешь! – Сказал он в пятый раз и добавил. – Потому что по прибытии в Лос-Анджелес мы сразу начнем много пить.

Ромео удивленно поднял брови. Доминик улыбнулся своей ослепительной улыбкой:

– Да, так бывает. Мы же не поедем сразу спать? А если не спать, так тогда пить!

– Ты не очень похож на человека, у которого проблемы с алкоголем. – Пошутил Ромео.

– Рискованная шутка! – Рассмеялся мужчина. – Я мог бы и обидеться.

Ромео помолчал немного, потом вдруг тихо заговорил, смущенно опустив глаза:

– Я все думаю о том, сбудутся ли мои мечты. Глупо, конечно. Ты, наверное, не поймешь. Просто… я был так далек от… настоящих возможностей. Все что я делал, было игрой. Все – понарошку. Если честно, то у меня и в мыслях не было, что это может быть всерьез. У меня всегда все так легко получалось…А я всегда думал, что талантливые вещи, настоящие, рождаются только в каких-то адских муках.

– Но ведь и твои, как ты говоришь, вещи, тоже рождались с трудом. Тоже в адских муках. Это муки чувств, которые заполняют тебя, когда ты что-то делаешь. Страдания твоих эмоций.

– Об этом я не задумывался…

– Тебе дан дар выражать свои чувства разными средствами. И сам процесс выражения не составляет для тебя труда. Твой труд – это твоя душа. То, что в ней зреет. Что в ней разбивается, рождается заново, что ее мучает, рвет на части. Это и есть муки творчества, а вовсе не то, какое слово лучше подобрать: «морковка» или «подковка»…Понимаешь?

Ромео кивнул и продолжил:

– И вдруг, откуда ни возьмись, появляешься ты. И как будто кто-то произнес заклинание,…и все вдруг переменилось.

– Нет, Ромео, я не «откуда ни возьмись». Ты совсем позабыл об одном очень важном человеке. Об Орландо. Именно он решил, что уже пора произнести заклинание, и тогда он просто мне позвонил и прислал несколько твоих работ. И, вообще, запомни: случайностей не существует. Все закономерно. У каждого своя судьба, которая уже предначертана где-то. Кем-то.

– Как бы мне хотелось знать, сбудется ли то, о чем я мечтал, предначертано ли мне это! То, что считал абсолютно невозможным. – Глаза Ромео загорелись. – Я отдал бы что угодно, лишь бы узнать, что будет!

Доминик с иронией глянул на него:

– Послушай. Не хочу, чтобы ты решил, что я на самом деле зануда, но я все равно скажу тебе, что я думаю по этому поводу. Это великое счастье, что ни один человек не обладает даром предвидения, и никто на всем свете не сможет тебе сказать, сбудутся ли твои мечты, и вообще, что будет с тобой завтра. Ну, представь: ты мечтаешь о чем-то, что составляет весь смысл твоего существования в двадцать два года. Эта мечта – все, что движет тебя вперед. И вдруг бах! Ты узнаешь, что она никогда не сбудется. И что? – Мэйз назидательно потряс вилкой. – В двадцать два жизнь потеряла смысл. Ты опускаешь руки, и совсем молодой, ты лишаешь себя шанса мечтать другие мечты, ставить другие цели и достигать их. Ведь в тридцать три ты можешь мечтать о чем-то еще, а в сорок два – о чем-то совершенно другом, и так далее. Вперед, вперед! Мечта не одна. Их может быть много. И она не вечна. То, что вчера составляло весь мир, сегодня может просто исчезнуть из твоей памяти. Без следа. Или наоборот представь: ты вдруг узнаешь, что твоя мечта сбудется. Это все, чего ты желал! Но сбудется она не в двадцать два, а в тридцать пять. И что может произойти тогда? – Он обернулся и поманил рукой официанта. – Ты прекратишь жить, ты начнешь ждать. Неистово подгонять время, чтобы эти тридцать пять поскорее наступили. Ты потеряешь целых тринадцать лет! В конце концов, ты смертельно устанешь от ожидания и, когда твоя мечта, наконец, сбудется, то разочарует тебя, потому что к этому времени потеряет прежний смысл. И всю дальнейшую жизнь тебя будет преследовать мысль о том, что ты упустил тринадцать лет в погоне за призраком. Уж не знаю, насколько понятно я выразил свою мысль, но в общем, все это зло. Официант! Счет, пожалуйста.