Его нутро опять рвалось на две части: одна часть его была счастлива от того, что мама позвонила ему. За эти короткие долгие недели, она впервые решилась позвонить ему.

Другая – будто бы опять напоминала ему о путах ее невыносимой опеки, о бесконечных допросах, о бесправии на собственные решения. О шантаже своей любовью. О вечных упреках в неблагодарности. О предательстве, наконец. Любовь и ненависть боролись в нем с неистовой силой. Ему всего-то надо было нажать на одну из двух кнопок. Но он никак не мог решить, которую выбрать. Телефон продолжал разрываться в его руке, и дисплей продолжал твердить ему слово «МАМА». Когда звон телефона сделался невыносимым, и Ромео уже хотел швырнуть его о стену, так и не решив, что же делать со звонком, он вдруг стих.

И во вновь воцарившейся тишине юноша с горечью осознал, что совершил ошибку. Он вдруг вспомнил слова отца в своем сне. Но пока что ненависть одерживала победу над ним. Он прекрасно знал номер телефона своего дома. Он мог набрать этот номер и услышать ее любимый и ненавистный голос. Но он не стал. Ему было и хорошо и плохо уже, хотя бы оттого, что он увидел любимое и ненавистное слово на дисплее телефона. Он чувствовал себя самым счастливым и самым несчастным человеком на свете. Он мог не отвечать на ее звонки. Он мог продолжать ненавидеть ее. Он мог отречься от нее, в конце концов. Но он понял, что должен был увидеть свою мать. Должен был поговорить с ней. Получить ответы на все свои вопросы и расставить все точки над «и».

Он вернулся в столовую. Доминик кинул на него настороженный взгляд поверх утренней газеты. Глаза Ромео бегали из стороны в сторону, на щеках проступили красные пятна. Он сел на свое место и уперся взглядом в недоеденный кусок хлеба. Доминик не стал задавать никаких вопросов. Ромео сам расскажет.

Камелия, прибирая стол, тоже заметила, что с Ромео неладно. Она посмотрела на него пристально и долго, но предпочла не вмешиваться в чужие дела и просто тихо исчезла из комнаты. Когда она вышла, Доминик отложил газету в сторону, облокотился на стол, и подпер взъерошенную голову рукой. Он был готов слушать его.

Ромео молчал еще какое-то время, потом потер руками лицо и сказал:

– Мне звонила… она. – Он поднял голову. Его взбудораженный взгляд блуждал по комнате. Внутри его опять шла борьба. Говорить или нет? Но копить столько невысказанных сомнений ему уже было сложно, и Ромео решился:

– Мне звонила моя мать.

Доминик нахмурился.

– Мне звонила моя мать, – отрешенно повторил он, – но я не ответил.

– Почему? – Доминик спросил очень тихо, чтобы резким звуком голоса не спугнуть его мыслей.

– А что я ей могу сказать? Что мне ей сказать? – в интонации Ромео Доминик услышал растущую злость. – Что мне прикажете ей сказать? Что она предала меня? Что я ненавижу ее? Что я люблю ее? Что она двадцать два года уродовала мою жизнь? Что она желала мне добра, и я ей признателен за это? Что мне ей сказать? Я не знаю. Я все равно люблю ее! Я ненавижу ее! Я не знаю, не знаю…Как она могла? Она же ненавидела его больше всех!

Доминик все понял. Зловещая улыбка тенью скользнула по его губам. Он был намерен довести разговор до конца, чтобы Ромео сам подтвердил верность его мыслей:

– Что она сделала? – Он старался не повышать голоса.

– Она предала меня.

– Как?

– …

– Что она сделала?

– Проклятье! Она спала с ним. Она трахалась с ним! У меня на глазах! Она рассказывала мне, что ненавидит его. А сама трахалась с ним! – Лицо Ромео побагровело, желваки вздулись, глаза сделались мутными от злобы. – А он? Лживая тварь, он вечно повторял, что мой главный враг это моя мать, что мне надо освободиться от нее! Знаешь, как он ее называл? Мегера! А сам трахал ее! Проклятый подонок! Сука, ненавижу! Зачем?! Вот, что я хочу спросить у них обоих: зачем они сделали это со мной?!

Мейз прекрасно понимал, о ком идет речь. Но он хотел услышать это из его уст.

– О ком ты говоришь, Ромео?

– О ком я говорю?! – он устремил потемневший взгляд на Доминика. – Ты знаешь, Доминик, о ком я говорю. Я говорю … – Губы его сжались. Он делал над собой усилие, чтобы произнести это имя вслух. – Я говорю о…Люциусе О Кайно. Заклятом моем друге! Тогда, ту ночь, когда ты уехал из клуба с девушкой, ты помнишь? Тогда я пришел домой. И я застал их! Он, этот урод, та падаль, он называл ее шлюхой, он таскал ее за волосы как девку! Мою мать! А она? Знаешь, что она делала? …она вопила, что на земле нет никого лучше чем он, Люциус О Кайно! Они трахались так, что дрожали стекла. И это был не первый, не второй раз. Они были любовниками уже давно. Я это сразу понял. И продолжали петь мне, как они друг друга не переносят. Они держали меня за идиота. Да, я и был идиот! Но зачем?…

– Боже мой… – прошептал Мэйз. Но внутри он ликовал. То, что Ромео рассказал ему эту грязную историю, означало, что Доминик уже добился от него полного доверия. Мэйз был уверен, что эта история – самый большой и мучительный секрет юноши. И теперь этим секретом владел и он. Ангел, наконец, начал открываться ему. Почему Мэйз был этому так рад, он и сам не знал.

– Так это тогда ты не хотел выходить из своей комнаты? И поэтому ты так хотел уехать… теперь ясно, Ромео. Я предупреждал тебя, между прочим, что этот человек никогда не был тебе другом. Ты был ему нужен. Только и всего. Он бы тебе еще …