Пришло время, когда я перестал исполнять заветы моего деда Михаська: не вступать в контакт, не смотреть в глаза, не слушать, что говорят, быстро покидать место действия. Не скрывая своего интереса к "профессиональным" приемам и манипуляциям гадалок и колдуний, я сам вызывал их интерес. Поймав мой взгляд, одна из кудесниц устремлялась ко мне:

– Красивый, добрая душа у тебя. Не все видят. Ясное будущее. Дай руку. Сейчас неудача, но ждёт тебя радость и встреча. Большие деньги. Но тебя подстерегает опасность от бубновой дамы и крестового короля. Погадаю. Всё расскажу, порча на тебе. Дай руку, всё расскажу. Чело твоё обо всём говорит...

А я слушаю и про себя отмечаю: Привлечение внимания сносное. Установление контакта неубедительное, я делаю это лучше. А вот фиксация внимания - молодец! Ловит секунды. Очарование - топорно, так себе, индукция транса - штамп, поднахваталась у опытных старух...

Хватит! Дальше неинтересно. Ничего нового. Не мигая, долго смотрю в самый центр переносицы провидицы и с её же интонациями говорю:

– Красивая! Погадаю тебе верно. Всё расскажу как есть. И про казённый дом. Ждут тебя там...

Всё! Дальше говорить некому. Отведёт кудесница глаза, как школьница-скромница, тряхнёт головой, словно вытряхивая из своих ушей мои слова, взметнув ворохом юбок, резко повернётся и ретируется волшебница быстрым семенящим шагом... Словно послушная внучка, выполняя наказ моего мудрого деда Михася.

А со временем словно работает пресловутая цыганская почта с телетайпом или факсом, передающая во все концы мой портрет и комментарии к нему. Где бы я ни был, куда бы не ездил, едва скользнув ко мне, взор черноглазой колдуньи стремительно скачет по лицам дальше... В поисках более достойного слушателя...

В пятьдесят третьем мы дважды смотрели недавно вышедший на экраны фильм "Максимка". Это было незадолго до того, как я пошёл в первый класс. Сначала был детский дневной сеанс. А вечером, взбираясь друг на друга, через узкое окно мы проникали на сцену нашего сельского клуба. То затаив дыхание, то возбуждённо ёрзая по сцене, мы увлеченно смотрели с обратной стороны простыни захватывающий фильм, попутно вытирая собственными штанами, густо протёртый керосином, пол сцены до зеркального блеска.

Те, кто были чуть постарше, смотрели "Максимку" три, а то и четыре раза. Просмотрев фильм в Елизаветовке, на второй день со старшими братьями и в одиночку бегали через поле в Боросяны, где в старом, приспособленном под клуб, здании, в который раз переживали судьбу, спасённого моряками негритёнка.

Большинство из нас было потрясено чернотой кожи спасённого мальчика. Самыми черными для нас на тот момент были, кочевавшие через наше село, цыгане. А тут совсем чёрный! Мы таких ещё не видели. Не верили, что возможна такая чёрная кожа. Как будто долго начищали чёрной сапожной ваксой!

Мы даже не подозревали, как мы были близки к истине. Роль Максимки играл белокожий архангельский мальчик, сын русской белой женщины и чернокожего русского моряка, передавшего по наследству сыну только крупные черты лица. А на время киносъёмок его просто намазывали черным гримом. Но это мы узнали гораздо позже.

Первого сентября во втором классе я вернулся домой потрясенным. В пятом классе, где учились мои двоюродные братья Борис и Тавик, появился самый настоящий, живой "Максимка". Кожа его была тёмной, шоколадного цвета, блестящая как мамины хромовые сапоги. Черные волосы и белые-белые зубы. И руки его были черными сверху. А ладони были белыми.

Звали нашего новоявленного "Максимку" - Мирча Гайда. Жил он в Боросянах. Каждый день он пересекал поле, добираясь пешком до нашего села. Школа в Боросянах была начальной, всего четыре класса. Как притянутый магнитом, мой взгляд прилипал и не мог оторваться от Мирчиного лица. Чёрные волосы его были жесткими, как проволока. Полные губы, напряженные широкие ноздри.

Мирча Гайда оказался внуком легендарной Гарапки (Арабки), Анны, наследницы панов Соломок. Её я видел раньше, бегая за отремонтированной обувью к Чижику. Никогда не думал, что она черная, да ещё и бабушка Мирчи. Просто я думал, что она очень старая женщина и все время сидит на завалинке напротив солнца. Загорелые старики - они все такого цвета.

Но по настоящему меня потрясло другое: Мирча разговаривал на боросянском языке! Дома я спросил маму:

– Почему Мирча говорит на боросянском, а учится на русском языке? Мама долго и тихо смеялась. Плечи её мелко подрагивали. Со спины казалось, будто моя мама плакала. Затем мама спросила меня:

– А на каком языке боросянский мальчик должен разговаривать?

Да я и сам не знал, только как-то чудно и необычно смотрелся чёрный Мирча среди белых одноклассников, да еще и говорящий по-боросянски...