Песни Люляны захватывали всех, проникали в душу, и слушавший, сам того не замечая, начинал подпевать. И скоро вся свадьба пела в едином порыве. Песня вырывалась за брезентовый барьер палаты и, казалось, захватывала все село:

Цвiте терен,

терен цвiте,

А цвiт опадае,

Хто з коханнем не знается,

Тоi горя не знае.

А я ж молода дiвчiна,

Та i горе зазнала.

З вечерочку не доiла,

Нiчку не доспала...

В другом конце палаты группировались сельчане, пополнившие Елизаветовку из окрестных сел, в основном из Плоп. Звучали старинные народные молдавские песни. Все мои земляки охотно пели как украинские, так и молдавские песни:

Зарь-заря, зарь-заря,

Зарзарика зарь-заря.

Де ла поартэ вине драгостя-я-я...

Едва успев закончить, начинали следующую, которую, без преувеличения, подхватывала вся свадьба:

Сэ-мь кынць кобзар бэтрын чева, Седой кобзарь, сыграй-ка нам,

Сэ-мь кынць че штий май бине. Сыграй, что лучше знаешь.

Кэ вин ц-ой да ши бань цой да, Вина налью и денег дам,

Ши хайна де пе мине... И с плеч моих одежду...

После войны в селе стали звучать романтические песни о войне, о верности и радости мирного бытия:

Темная ночь. Ты любимая, знаю, не спишь...

И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь...

На моей памяти появилась и завоевала сердца моих односельчан проникновенная, необычайно лиричная "Рябинушка":

Вечер тихой песнею над рекой плывет,

Дальними зарницами светится завод.

Где-то поезд катится точками огня,

Где-то под рябинушкой парни ждут меня...

Ой, рябина кудрявая, белые цветы,

Ой, рябина-рябинушка, что взгрустнула ты.

Мне было интересно наблюдать и слушать как пели мои родители. У мамы был не громкий, но удивительно проникновенный песенный голос. Она пела, никогда не выделяясь из общего хора. Казалось, она внимательно прислушивалась к тому, что поют другие и, не вырываясь из строя голосов, чуть стеснительно подпевала.

Отец долго молчал, с критическим видом слушая других. Потом он вклинивался в общий хор, сначала не особенно выделяясь. Но скоро он увлекался, пел все громче, и его голос, часто фальшивя, перекрывал голоса остальных поющих сельчан.

А потом начиналось настоящее веселье. Восьмипудовую тещу Люньку зять катал на тачке с одним колесом. Было очень забавно, когда на ровном месте колесо тачки отвалилось и Люнька вместе с тачкой опрокинулась вверх тормашками, сверкая толстыми, как у слона ногами.

Потом зять мыл ей ноги. Люнька взвизгивала и кричала:

– Ой! Як менi лоскотно (щекотно)!
– а под конец мытья со стоном заявляла, - Зараз я вiд лоскотiв помру!

А стоящий рядом сосед комментировал:

– Ото б було добре! Як щасливо б завершилося весилля !

Затем приходили перебрани (ряженые). Невеста лет пятидесяти, одетая в тулуп наизнанку. На ногах обмотки, а на красном носу - разбитые очки. В мелких кучерях из одетого на голову сычуга от забитого на свадьбу бычка. Невеста тянула жениха на веревке. Жених почему-то был с тремя ногами. Он упирался, взывая о помощи:

– Рятуйте! Люди добри!

Потом появлялись нанашки в лохмотьях с генералом и вся свадьба "перебранных" долго пела песенки, от которых люди держались за животы.

На каждой свадьбе одному и тому же мужику делали одну и ту же операцию. Саму операцию мы не видели. Детей туда не пускали, да и толпа людей, окружавшая "операционный стол" была очень плотной. Одевшись в окровавленные ветеринарные халаты и натянув рваные перчатки электриков, "хирурги" укладывали больного на спину и привязывали к топчану. Мужик умолял :

– Бiльше не буду! Бiльше не буду!..

Но "хирурги" были неумолимы. Один из них доставал ржавый серп, что-то приподнимал левой рукой и, широко размахнувшись, срезал. На всех свадьбах "больной" каждый раз громко вскрикивал:

– Ай-я-яй! Таки вже бiльше не буду!

"Хирург" поднимал над толпой что-то окровавленное и, размахнувшись, кидал голодной собаке, предварительно привязанной к столбу возле палаты. Под истеричный хохот толпы собака мгновенно глотала окровавленный кусок мяса. Мне же долго было неясно:

– Какую операцию делают ржавым серпом?..

Дядя Симон, старший брат отца, живя в Димитрештах (Новые Аснашаны), не пропускал в Елизаветовке ни одной свадьбы. Одет он был всегда в выглаженную форму железнодорожника. На свадьбы в родное село он приезжал в фуражке офицера железнодорожных войск с высокой тульей и огромной блестящей кокардой. Фуражку он, бывало, терял и тут же покупал в магазине "Военторга" новую.