К патефону меня долго не подпускали. Корбу крутили отец и брат. Я внимательно наблюдал, запоминая последовательность действий, после которых патефон начинал играть. Я уже знал все наизусть и часто подсказывал отцу или брату, если они вдруг начинали, как мне казалось, долго думать.

Наконец я решился. Открыв крышку, я вытащил из блестящей ямы за диском ажурную сверкающую головку, венчающую извитую, как змея, тоже блестящую трубу. Выдавив черную шуфлядку на углу патефона, взял оттуда иголку. Открутив винтик, вставил в маленькую дырочку на головке иглу, после чего закрутил винтик до отказа. Ногтем указательного пальца постучал по игле, как это делал брат. Из блестящей ямы донеслись хриплые щелчки.

Я долго не мог понять, что же в яме хрипит и поет. Засунув руку, я с удивлением обнаружил, что яма постепенно сужается и загибается. Достигнув глубины настолько, насколько позволяла моя детская рука, дна я не обнаружил. Моя кисть упиралась в сужение. Вынимая руку, я нащупал и извлек две патефонных иглы.

Освободив корбу, я вставил ее в дырочку сбоку патефона. Крутилась корба только в одну сторону. Вначале крутить было легко. Потом труднее, а вскоре моя рука, с трудом прокрутив последний оборот, уперлась. Затем я положил на диск пластинку. Совместить дырочку на пластинке с пупырышкой на кругу было не так просто, как казалось. Наконец пластинка встала на место. Потянул рычажок. Пластинка завертелась.

Повернув за головку изогнутую трубу, я подвел иглу на край пластинки. Опустил осторожно, как это делал отец. Послышалось шипение, а за ним музыка.

Потом женские голоса запели:

На закате ходит парень

Возле дома моего...

В тот день я прослушал все пластинки, лежащие на столе стопкой в большой нежилой комнате, называемой в селе великой хатой (по молдавски - каса маре). Там, если мне не изменяет память, звучал гимн Советского Союза, тоскливая музыка с совершенно непонятным и странным названием "Блюз", "Это русское раздолье", "Провожали гармониста в институт" и много других песен и просто мелодий. Много раз подряд крутил и слушал пластинку "Неаполитанские ночи". Музыка, звучавшая на этой пластинке, вызывала в моей груди какое-то щемящее и приятное томление, с которым не хотелось расставаться.

Потом на глаза попалась пластинка, на которой было написано не по-русски. Пластинка мне не понравилась. Музыка была скучная, язык был совершенно незнакомым, а поющий голос был охрипшим. Таким охрипшим становился голос дяди Симона, старшего брата отца, когда он на свадьбах без конца распевал разные песни да еще и пританцовывал при этом.

Так получилось, что пластинку с песнями, где была надпись не по-русски, я больше не слушал ни разу. Как оказалось впоследствии, этим я спас редкую грампластинку. А я, как только родители уходили в поле, продолжал крутить и слушать пластинки. Но музыка звучала все тише, слова становились невнятными, появился шум и громкий треск.

Разоблачил меня Алеша. Он уже учился в Тырново, в девятом классе. В одну из осенних суббот он приехал домой. Еще не дойдя до дому, он был приглашен на провожание в армию старшего брата одного из своих сверстников. Разумеется с патефоном и пластинками.

Алеша открыл патефон и поставил одну из заезженных мной пластинок. Само собой, я был рядом. Как только Алеша услышал первые звуки музыки, он поспешил поднять головку патефона. Снял иглу и посмотрел ее на свет. Затем повернулся ко мне:

– Молодец, ты хорошо изучил патефон. Какие пластинки ты больше всего слушал?

Окрыленный похвалой, я быстро отобрал пластинки.

– А иголку ты менял?

– Зачем? Еще ни одна не сломалась и не пропала.
– Доводы, на мой взгляд, были более, чем убедительны.

Последовало объяснение, после которого я понял, что иглы надо менять регулярно. Кроме того, мне было внушено, что пластинки надо держать в ладонях за ребра. В тот день я узнал, что подкручивать патефон во время работы нельзя, потому, что при вращении корбы, патефон может дернуться, и пластинка навсегда будет испорчена ерзающей иглой.

Вот оно в чем дело! На пластинке с гимном песня доходит до места "Нас вырастил Стали..., Нас вырастил Стали... ". И так без конца. Я счел благоразумным промолчать.

Время шло. Патефон для меня уже не был табу. Родители разрешали выносить патефон на крыльцо и крутить пластинки. Слова всех песен я заучил быстро. Когда пел патефон, я пел вместе с ним, часто стараясь его перекричать. Но стоило запеть без патефона, мелодия песни у меня не получалась.

Приходившие послушать пластинки мои одноклассники и приятели, особенно Мишка Бенга, Флорик Калуцкий, Мирча Кучер, прослушав один раз, пели музыку точь-в-точь. А Мирча на расческе с тонкой бумагой играл музыку с пластинок, казалось, лучше, чем на самой пластинке.

Прошло несколько лет. У нас дома уже играл, говорил и пел радиоприемник АРЗ. Патефон был предан забвению. Он стоял уже не на столе, а на высоком платяном шкафу. Рядом с ним лежала выросшая стопка никому не нужных грампластинок.

Три - четыре раза в неделю, перед каждым сеансом киномеханики крутили песни на электропроигрывателе. Усиленная музыка разносилась по всему селу. О пластинках на шкафу я вспомнил, когда у меня не было денег на детский сеанс. Взяв одну пластинку, я понес ее в клуб, по дороге подсчитывая, на сколько сеансов мне хватит пластинок. Выходило, что достаточно. Осмотрев пластинку, киномеханик даже не решился ее поставить на проигрыватель.