К этому времени Испания окончательно увязла на севере Европы в борьбе с непримиримыми и воинственными повстанцами в Нидерландах. И на юге Испания потерпела поражение: закончилась крупной неудачей итальянская кампания. Таким образом, испанским Габсбургам не удалось соединить свои владения с владениями австрийских Габсбургов и взять Францию в кольцо. Испания перешла к тактике ослабления Франции изнутри.

Теперь испанское золото неизменно проглядывало во всех бесконечных заговорах французских властолюбивых принцев, возникающих то против короля Людовика, монарха в стране непопулярного, то против королевы-матери, еще более непопулярной итальянки, то против кардинала. А уж принц Гастон, герцог Орлеанский, на тот момент наследник французского престола,[6] что создавало для сторонников Гастона благоприятную обстановку для различных заговоров и покушений на жизнь короля. Принц открыто получал деньги из Мадрида, что, впрочем, никак невозможно было поставить ему в вину и не могло служить обвинением против него, так как королева Испании Изабелла, его родная сестра, как впрочем и Людовика XIII, имела полное право помогать младшему брату. Понятно, что Гастон поддерживал все заговоры принцев.

И вот теперь, когда зрел очередной заговор герцога Орлеанского, укрывшегося в Лотарингии, и королевы-матери, опирающейся на своих сторонников в Лангедоке, на юге Франции, приезд испанской герцогини, родственницы всесильного Оливареса, был весьма подозрителен.

Ришелье подготовился по-своему к приезду сиятельной четы: приказал выяснить, какой дом собирается арендовать герцог ди Лима.

Подчиненные были весьма удивлены, однако, как известно, приказы кардинала выполняются без рассуждений. Вскоре ему сообщили, что герцог, не обращаясь к посредникам, арендовал особняк Люиня со всей французской прислугой и конюшней с двенадцатью лошадьми.

За две недели до приезда герцогской четы в особняке стал появляться брат Бартоломео. Невысокий, к тому же согбенный, одетый в старую сутану, вечно шмыгающим носом, даже в самую жаркую погоду, брат Бартоломео обладал удивительной способностью вызывать доверие и сочувствие у простолюдинок, желание накормить и обогреть его. Он частенько пользовался этим, выполняя щекотливые поручения кардинала. Вот и теперь ему удалось в считанные дни войти в доверие к двум горничным из особняка. Он выслушивал их маленькие тайны, вздыхал, охал, где нужно, утешал, вел вечерами душеспасительные беседы. В результате, когда герцог и герцогиня появились в Париже, кардинал был осведомлен обо всем, что происходило в их доме. И о том, кто явился с визитами в первые же дни после приезда: все те же, происпански настроенные, вечно недовольные представители высшей французской аристократии, принимавшие то сторону королевы-матери, то Гастона Орлеанского, то лотарингских герцогов. И о том, что в доме ди Лима глава отнюдь не старый герцог — он ни во что не вмешивался и даже спал отдельно от жены, — а молодая герцогиня. И о том, что герцогиня привезла с собой из Мадрида в Париж своего духовника, монаха-иезуита, почему-то сразу же невзлюбившего брата Бартоломео…

Все эти сведения, собранные монахом, не очень интересовали кардинала, ибо были вполне предсказуемы. А вот двумя молодыми людьми, родственниками герцогини, с французской фамилией де Отфор он заинтересовался. Зачем понадобились они ей в Париже, почему она привезла с собой в столицу Франции именно их? О них он расспрашивал монаха особенно подробно.

Ришелье и сам не мог бы объяснить, почему молодые люди привлекли его внимание. И только когда монах в очередной приход к нему сообщил, что герцогиня отправила с кавалером де Отфором письмо в Мадрид, он с удовлетворением отметил про себя, что интуиция его не подвела: наверняка письмо содержало нечто такое, отчего его можно было доверить только близкому человеку. Он приказал графу де Рошфору перехватить письмо. И вот теперь оказывается, что письмо вернулось к герцогине…

Его размышления прервал тяжелый вздох монаха, все так же, съежившись, сидевшего перед ним и не смеющего даже шевельнуться.

— Извини, брат Бартоломео, я задумался, — ласково сказал кардинал. — Ты хочешь еще что-то добавить?

— Нет, ваше высокопреосвященство… То есть, да… Что касается письма, то я все доложил…

— Тогда что еще?

— Я не договорил… Я так торопился доложить о письме, что забыл одну важную подробность… — пот явственнее проступил на лице монаха. — Когда там был мушкетер…

— Д'Артаньян? — уточнил кардинал.

— Да, ваше преосвященство. Когда там был д'Артаньян, в доме начался переполох.

— Вот как? — насторожился кардинал. — В чем это выражалось?

— Заплакала женщина… кажется, если я не ошибаюсь, сама герцогиня… потом забегали слуги, потом наверх потребовали нюхательной соли… потом служанки отнесли мадемуазель де Отфор в ее спальню.

— Отнесли?

— Она потеряла сознание.

— Чем же все это было вызвано?

— Одна из горничных успела сказать мне, что убили кузена мадемуазель.

— Кого? — не сразу понял кардинал.

— Кавалера де Отфора.

— О, Господи! С этого надо было начинать!

Брат Бартоломео опять съежился.

— Когда его убили?

— Не знаю.

— Где?

— По пути в Мадрид.

— Откуда стало известно о его смерти?

— От мушкетера… мсье д'Артаньяна… скорее всего.

Кардинал задумался.

— Как ты полагаешь, письмо, которое он привез, могло быть уведомлением о смерти де Отфора?

— Виноват, ваше высокопреосвященство, не знаю… не сумел подслушать… Уж больно пристально проклятый иезуит следит за мной.

— Плохо, — сказал кардинал, думая о своем.

— Конечно плохо… но я постараюсь, я изыщу способ…

Кардинал не слушал, он пытался связать известные ему факты в единый узел: его приказ де Рошфору перехватить письмо герцогини, смерть де Отфора, отвозившего это письмо в Мадрид, приезд д'Артаньяна к герцогине с каким-то письмом, молчание де Рошфора, до сих пор не появившегося, чтобы доложить об исполнении приказа кардинала. Забрезжили кое-какие догадки…

И в этот момент в дверях возник секретарь.