— Не думаю, что мне понадобятся наручники, — быстро сказал Мойст.

— Ты их и не получишь, — отрезал тюремщик. — По той причине, что вы, гаденыши, никогда их назад не приносите!

— Ладно, — согласился Мойст. — Давайте, тут холодно.

Беллистер заворчал. Он был не рад. Потом наклонился, снял наручники и снова поднялся, опять держа человечка за плечо. Другая рука же выставилась вперед, протягивая дощечку с зажимами и бумагой.

— Подпиши! — скомандовал он. Мойст подчинился.

И произошло маленькое чудо. Вот почему бумаги имели такое значение в грязном мире тюремщиков, надсмотрщиков и конвоиров — потому что единственным, что всегда имело значение, было Хабеас Задеас: чья рука держит цепь? Кто ответственный за это тело?

Мойст раньше через такое проходил именно в качестве такого задеаса, и знал все тонкости. Заключенный перешел по бумажной тропе. Если его найдут без головы, то последний подписавшийся за заключенного, чья шляпа не покоится на шее, тоже может столкнуться с некоторыми суровыми вопросами.

Беллистер подтолкнул заключенного вперед и изрек освященные временем слова:

— Вам, сэр! — гавкнул он. — Хабейте его задею!

Мойст сунул дощечку назад ему в руки и положил свободную руку на свободное плечо Оулсвика.

— От вас, сэр! — ответил он. Хабею его задею, еще как!

Беллистер что-то проворчал и убрал руку. Действие свершилось, закон был соблюден, честь обычая сохранена, а Оулсвик Дженкинс…

…грустно взглянул на Мойста, сильно ударил его в пах и припустил по улице, как заяц.

Когда Мойст согнулся пополам, единственное, что он воспринимал извне своего маленького мира боли, был Беллистер, умирающий от смеха и кричащий:

— Ваша птица, милорд! Ну уж ты его прохабеал! О-о да!

Мойсту удалось нормально идти к тому времени, как он дошел до комнаты, которую снял у Ничего-не-знаю Джека. Он натянул на себя золотой костюм, высушил доспехи, запихнул их в мешок, вышел в переулок и поторопился к банку.

Пробраться внутрь было сложнее, чем наружу. Смена караула происходила тогда же, когда уходил персонал, а в общей толпе и Мойст в невзрачном сером костюме, который он надевал, когда хотел перестать быть Мойстом фон Липовигом и превратиться в самого незапоминающегося человека на свете, вышел без всяких вопросов. Все дело в сознании: ночная смена приступила к работе, когда все ушли домой, так? Так что люди, идущие домой, не были проблемой, а если и были, то чьей-то еще.

Страж, который наконец-таки подошел посмотреть, кто это там силился отпереть двери главного входа, доставил Мойсту немного хлопот, пока второй охранник, способный на скромную интеллигентность, не указал на то, что если председатель хочет попасть в банк в полночь, то это нормально. Он же ведь чертов начальник, не так ли? Ты газет не читаешь? Золотой костюм не видишь? И у него есть ключ! Ну и что, что у него с собой большой и толстый мешок? Вот если бы он с ним выходил, тогда другое дело, ха-ха, просто шучу, сэр, извините за это, сэр…

Удивительно, чего можно добиться, если хватит духу попробовать, подумал Мойст, пожелав охранникам спокойной ночи. Например, он так театрально орудовал ключом в скважине, потому что это был ключ Почты. От банка ключей у него еще не было.

Даже с возвратом доспехов в шкафчик не возникло проблем. Охранники все еще ходили по установленным маршрутам, а здания были большими и не слишком хорошо освещенными. Раздевалка пустовала и обходилась без всякого внимания часами.

В его новых апартаментах все еще была зажжена лампа. Мистер Фасспот дремал на спине в центре ящика. У дверей спальни горел огонек ночника. Вообще-то их было два, и они оказались красными тлеющими глазами Глэдис.

— Не Желаете Ли Сэндвич, Мистер Липовиг?

— Нет, спасибо, Глэдис.

— Мне Это Несложно. В Леднике Есть Почки.

— Спасибо, но нет, Глэдис. Я правда не голоден, — ответил он, аккуратно закрывая дверь.

Мойст лег на кровать. Здесь, наверху, здание было абсолютно тихим. Он уже привык к своей кровати в здании Почты, там со двора всегда доносился шум.

Но не тишина мешала ему уснуть. Он уставился в потолок и подумал: глупо, глупо, глупо! Через несколько часов в Танти наступит время новой смены. Никто не будет слишком сильно беспокоиться о пропавшем Оулсвике до тех пор, пока не объявится очень суетливый на вид палач, и всех ждет нервная минута, когда они будут решать, кто пойдет во дворец узнать, есть ли какая-нибудь возможность этим утром повесить их заключенного.

А бывший заключенный, должно быть, уже очень далеко отсюда, и даже оборотню не взять его след в такую ветреную и дождливую ночь. Они никак не смогут пришить это дело Мойсту, но в холодном мокром свете двух часов ночи он мог представить проклятого Командора Ваймса, обеспокоенного происходящим и докапывающегося до самой сути в своей тупоголовой манере.

Мойст моргнул. Куда мог побежать этот человек? Если верить Страже, он не состоял ни в какой банде. Просто делал собственные марки. Ну какой человек возьмет на себя хлопоты по подделке марок в полпенни?