– Очевидным: "насилием оккупантов над оккупированными. Жестокостями и преступлениями".

– Это - вторично. Всякая оккупация и до сего дня опасна привыканием к захватчикам и приёма их культуры"! Чем дольше оккупация - тем больше понимания у захваченных об оккупантах. Вот почему "верха" и не считались с потерями в людях при освобождении захваченной территории. Но о своём страхе помалкивали.

– И для латышей с эстонцами твой "закон" годен? Или нет?

А что учителя? Их жизненный цикл заканчивался, им уходить из жизни, а "хранителями памяти о прошлом" оставались обучаемые дети. Все, кто тогда начал обучение, помнят об этом до сего дня. Вопрос: "что думали повзрослевшие ученики через годы об оккупантах? Когда всё "вернулось на круги своя" и на них обвалили поток информации "о злодеяниях врагов на захваченной территории"? Как было верить в зверства, когда на себе их не испытал? Как сытому понять голодного? И как воспринимали документальные кадры о концентрационных лагерях Рейха?

– Некогда им было думать: "работали на восстановлении разрушенного войной народного хозяйства". В том и содержится ужас: они учились в школе, а кто-то в то же самое время умирал в лагере. Вот она, какая "разнобокая" война!

Шесть десятков лет живу с памятью о том, что сестра начала постигать науку в школе времён оккупации. Непонятно: в какой школе началось обучение? В русской, или вражеской? Что не в "советской" - наверное.

Ответ один: "на оккупированной территории всякая школа могла быть только вражеской"! Всякая не советская школа - вражеская!

Не знаю язык свой, но люблю его. Такое часто случается: любим не зная объекта любви, и часто незнания спасают нас. Помогают жить.

– Да, да, верно! Например, не следует смотреть телевиденье, когда оно показывает житие состоятельных людей... чтобы у тебя расстройств не появилось: "у-у-у, сволочи"!?
– как всегда бес приходил вовремя.

Русский язык мой обладает многими удивительными свойствами, и одно из них такое: в нем есть "последние слова". Одна жалуется другой:

– Обругал меня последними словами!
– если есть "последние" слова в языке, то должны быть и "первые", коими хвалят и ободряют. Не иначе!

Есть ли разделение на "первые" и "последние" слова в других языках мира - не знаю, но допускаю, что такое может быть во всех языках германской группы. Вот набор "последних" слов, кои хочу выложить в адрес прошлых врагов:

– Враги! Оккупанты проклятые! Убийцы! Изверги! Негодяи и сволочи! Ублюдки и подонки! Нелюди, наконец!
– после такого "набора" должно следовать проклятие прошлому: оно ужасно!

– Бес, всякому прошлому нужно определять границы? Или обойдёмся без них?

"Последние слова" из прошлого, как контрабанда, перешли границу и обосновались в настоящем времени. Что останется для будущего времени - об этом старикам не следует волноваться, их путь заканчивается.

Соглашаться с "последними словами"? Могу о прошлом думать что-то своё, или мнение должно быть "одно на всех"?

Ах, оккупационная школа, как тебя забыть? Как забыть, если в ней сестра постигла азы грамоты? приступила к главному в жизни: учиться. Куда девать вражескую школу, как стереть из памяти?
– и все проклятья в адрес оккупантов ослабляются...

Что получается? Враги шли истреблять народ, но вместо этого дозволяли открывать школы? Или из всей германской армии городу достались особые, ненормальные враги? Не понимавшие: "грамотный раб стократ опаснее неграмотного"!? Почему в нашем городе враги остановились в "выжигании советской земли"!? Чего ждали, почему делали отсрочки в

уничтожении местного населения? Не для того ли, чтобы восстановить разрушенное руками покорённых, а затем их уничтожить? Как бы ни игралась "пьеса", а финал тот же:

– "Смерть аборигенам"!

Нестыковки всё же есть, и главная из них такая: "зачем учить "варваров с востока", если им уготован известный конец"? "Исполнение последних желаний приговорённых к смерти"? Для чего траты?

Вот он, ужас оккупации: если оккупант злобствует над аборигеном - понятно, он - оккупант, враг, пришелец, чужак, чего от него ждать! И злобствование его полезное, нужное для будущего:

– Помни, что они с тобой делали! - на фоне оккупантов "свои" обязаны быть лучше во много раз и по всем пунктам.

Но что вспоминать, когда оккупант как бы и не совсем таковой? Когда не выполняет функции оккупанта и врага?

– Компаньон, загляни в прошлое, оно тут, рядом, недалеко... Руку протяни - и достанешь...Всего-то шестьдесят лет до него. Посмотри, что было бы со мной, одержи враги победу?

– Когда в вопросах доходишь до определённой грани - радуешь, но сейчас радости не испытываю: просишь вернуться в прошлое, повернуть время в иную сторону, и рассказать о том, что могло быть, но не случилось? Такая работа трудна для сущности высшей квалификации, а для меня - невыполнима.

– Прибедняешься? Чего тогда стОят твои дипломы Гарварда, Оксфорда, Беркли, Сорбонны и Карлов университет в Праге, в коих учился?

Что образование для человека? Если бы имел удовольствие начать обучение в школе на оккупированной территории, то на сегодня этот факт

был бы не меньшей гордостью, чем бесовское образование, полученное в перечисленных высоких учебных заведениях Европы. Начать познавать грамоту в школе при оккупантах - это всё же редкость.

Земляки! Старые ныне черти! Кто из вас начинал знакомиться с грамотой во времена оккупации? Какая это была школа? Чистая от "измов"? Насиловали "идеями нацизма" так, как потом в школах "страны советов тиранили "светлым коммунизмом"? "Верой христовой" травили? О "превосходстве германской расы над иными народами" речь в школе велась? Или какими другими, не менее "высокими" идеями пичкали неокрепшие детские мозги? Были там пионерские галстуки? Значки с ликом какого-либо "вождя" на слабых детских грудях носили?