Эмпирей любви небесной,

Верным служащий приютом;

Первый двигатель, собою

Увлекающий планиды…

И затем третий:

Эта сфера — вы, Констанса,

Замкнутая волей судеб

В этом недостойном месте,

Что блаженство ваше губит.

Это пелось на мотив известного трехголосного канона Орландо Лассо («Во имя Отца и Сына и Святаго Духа»), так что слов нельзя было разобрать начиная уже со второй строфы. Тем не менее Эдмондо пришел в бешенство:

— Ну вот, тоже мне еще одно трио страстных! У меня нет денег вам платить. Так что потише, пока не кончилось это для вас солнечным ударом, даром что час ночной, — и он показал на украшение рукояти своей шпаги: лик солнца с волнистыми лучами. Ответа на столь вызывающие речи, однако, не последовало, недаром говорится: «прикрытые» — что мертвецы.

Погонщики мулов и служанки, а также все остальные засмеялись, и только Аргуэльо крикнула:

— Ничего, Гуля Красные Башмачки и не таким нос натягивала. Легче верблюду проколоть ушко, чем…

— Бляха в ухо — вот как рассчитаю тебя! — Это раздался голос хозяина, распахнувшего ставни в окне второго этажа. — Простите, ваша милость, астурийку, — и все снова засмеялись. Эдмондо, полагавшийся более на хозяина, чем на косую служанку, отвесил поклон — самодовольный и низкий — тенору. На языке официальных бумаг это называлось «препоручил ему свои уста».

Тенор запел, да как сладостно. Но при этом был сложения слишком тенорового, чтобы выступать в роли Тристана. Поначалу то была величественная сарабанда на мавританский лад, как ее танцевали еще иудеи; но неожиданно все сменилось искрометным «Все скачут на конях» («Все скачут на конях, а Сан-Мигель на одной ножке всех обскакал» — лишь с другими словами) — и пошла такая хота, только гляди, чтоб ноги не отдавили.

САРАБАНДА

Пою тебя, Констанция Святая:

Внемли певцу с высот небесных рая

И испроси прощения у той,

Чей дерзостно нарушил он покой.

О женщина, чье имя Постоянство,

Вдовицы бледной скорбное убранство

Твоим уделом только тот считает,

Кто верность с одиночеством мешает.

И пошла хота:

Мы Констанцию Святую воспоем,

Ты верна лишь идеалу быть вдвоем.

По две флейты, по две арфы, шесть ребек,

Вжарят так, что взяли б с бою Баальбек.

Не успели танцоры отдышаться, как затрещали кастаньеты, музыканты заиграли щипками — началась чакона, причем Аргуэльо, в какой-то момент оказавшаяся без своего партнера-водовоза — он отошел за угол отлить — продолжала танцевать одна. Так лошадь, в разгар атаки потеряв всадника, продолжает скакать вместе с эскадроном дальше на вражеский редут — зрелище и жестокое и жалкое разом. Каждый четный повтор колена танцующие отмечали хлопком в ладоши над головой и восклицаньем: «Лишь в чаконе вся сполна прелесть жизни нам дана».

ЧАКОНА

Ночным Толедо

Мы шли за хлебом,

Любви и зрелищ

Уже наелись.

Не зная страха,

Ревела Тахо

Гвадалахарой —

Этакой харой.

И все хором:

Лишь в чаконе вся сполна

Радость жизни нам дана.

И дон Эдмондо

Вскричал, что он до

Ночных ристалищ

Мне не товарищ,

Что нету мочи…

Короче, очи

Он смежить хочет

Любой ценою

В ближайшем сквере.

Лишь в чаконе вся сполна

Прелесть жизни нам дана.

Хосе Гранадоса сменила Инеса Галанте, она же Гвадалахарский Соловей, продолжившая то же, но на мотив «прискорбья»:

ПРИСКОРБЬЕ

Чует юная испанка, опершися о балкон,

Скоро за борт ее бросит расшалившийся Эдмон.

Зря коленку сквозь решетку продевала из окна,

Смежил сон чугунный очи кавалеру — ты одна!

И все, с прихлопом: