Едва мнимый мавр проворно покинул ее, чтобы вернуться в беседку, как бдительная старуха тут же испугалась, что там он встретит одну из ее дочерей, и последовала за ним самым осторожным шагом. Тут свечи в хрустальных фонариках озарили ей всю сцену: африканец стоял на коленях перед Леонорой. Как ни сильно было ее бешенство, ей хватило терпения прослушать весь разговор влюбленных. Но, стоило ему лишь коснуться руки ее дочери, как она сочла неуместным и дальше оставаться безмолвным зрителем.

— Ах вот оно что, дон Фернан, — воскликнула она, — так это, стало быть, вы потрудились переодеться мавром, чтобы продолжать ухаживать за Леонорой, а она столь неосторожна и глупа, что позволяет вам говорить с нею и целовать ей руку!

Леонора и дон Фернан были так сконфужены, что их состояние проще вообразить, нежели описать; однако еще теплившаяся надежда, что она не слышала всего разговора, заставила их продолжать маскарад.

— Как, — воскликнул дон Фернан, — да разве в Испании преступление говорить с милой девицей и целовать ей руку? В моей стране это проявление почтения.

— А в моей стране, — сказала в гневе графиня, — это уж точно означает, что ничего у вас не выйдет; будь вы хоть мавр, хоть испанец, больше я себя дурачить не дам.

И, осыпав дочь самыми жестокими упреками, она приказала им с Матильдой возвращаться во дворец, где и заперла их на двадцать ключей.

Дон Фернан и дон Хайме были в таком отчаянии, что, если бы не дон Франсиско, ответили бы такой же грубостью. Иллюминация и ужин исчезли мгновенно, как по волшебству. Графиня наговорила племяннику резкостей и, не увези он тотчас же обоих чертей (так она назвала этих кавалеров), дошла бы в разговоре с ними до таких крайностей, в которых после всем пришлось бы раскаиваться.

Никогда еще ни один праздник не заканчивался столь досадным образом. Оба влюбленных и их друг были в отчаянии, оставляя своих избранниц во власти этой злобной сумасбродки, но еще больше они опасались, как бы разгневанная графиня не обрушилась и на барышень: ведь, истинно любя, мы больше заботимся о покое того, кого любим, чем о собственном удовольствии.

Они уехали, даже не успев поужинать, еле живые от голода и бешенства, доиграв перед остальным обществом, елико возможно, свой спектакль и объяснив, что за ними только что приехал гонец от посла. Они то угрожали графине Магометом и Али, то пугали тем, что пожалуются на нее испанскому двору, то клялись найти способ отомстить ей, как только окажутся в Марокко. Все это лишь еще больше разозлило графиню, заклеймившую их как нарушителей общественного порядка и проходимцев без закона и веры; осыпая их упреками, она так разъярилась, что они предпочли поскорее уехать, чем дальше слушать столь злобную фурию. Они были до смерти раздосадованы, что, едва лишь успев улучить минутку для беседы с возлюбленными, теперь вынуждены полностью предать их дурному нраву ужасной матери; та же, иной раз и сомневаясь, что имеет дело именно с доном Фернаном и доном Хайме, ибо и маскарад, и перевоплощение их были безупречными, в конце концов твердо уверилась, что это два испанца, явившиеся к ней в дом, судя по всему, лишь затем, чтобы повидать ее дочерей.

По дороге в Кадис юноши долго были не в силах проронить ни слова; грустные мысли заводили их так далеко, что они себя не помнили. Дон Франсиско, хотя и столь же опечаленный, все-таки был не таким заинтересованным лицом во всей этой истории и потому заговорил первым:

— Не желая усугублять ваше несчастие несвоевременными упреками, я все же не могу не спросить вас, дорогой мой дон Фернан: осмотрительно ли было бросаться на колени перед Леонорой прямо в саду, где ее матери было так легко застигнуть вас?

— В самом деле, — прибавил дон Хайме, — пока вы ее не разозлили так некстати, все шло как нельзя лучше, я разговаривал с Матильдой и не был замечен.

— Вы оба люди холодные, если так легко говорите об этом приключении, — отвечал им дон Фернан. — Увы! Люби вы как я — вы не смогли бы, оказавшись так близко к возлюбленной, не выказать ей всю полноту восторга!

Дон Хайме подождал, пока он договорит, и затем весьма суровым тоном промолвил:

— Да вы, кажется, присваиваете себе честь любить Леонору больше, чем я люблю Матильду?

— Да, я имею все основания так утверждать, — отвечал ему дон Фернан, — и докажу вам это!

Дон Хайме живо отворил дверь кареты и выскочил прямо на луг.

— Выходите же и докажите! — крикнул он, обнажая шпагу. Дон Фернан тут же выскочил следом, но дон Франсиско поспешно бросился между ними.

— Не взбесились ли вы оба, — закричал он, — так недолго и заколоть друг друга! Живите, живите ради тех, кого вы любите; это перед ними вам надлежит свидетельствовать о величии страстей ваших, а не ввязываться в драку, которая немало огорчит их обеих, узнай лишь они об этом!

Как ни разумны были его увещевания, влюбленным очень хотелось выместить друг на друге смертельную обиду, причиненную обоим графиней Фуэнтес. Но в конце концов уговоры доброго товарища утихомирили их, и они снова уселись в карету, пристыженные, что едва не нарушили взаимные клятвы и оскорбили самое дружбу, столь тесно их связывавшую. Дон Франсиско же, в свою очередь, немало беспокоился, что не на шутку разозлил тетку проделкой с мнимыми африканцами; теперь уже он не представлял себе, как примириться, и боялся, что она склонит на свою сторону и мужа.