Принц же, все это время только и мечтавший о своей принцессе, поистине оцепенел при виде этакой раскрасавицы, не в силах слова вымолвить, и только изумленно ее разглядывал, пока наконец не сказал королю:

— Меня предали, — тот чудесный портрет, на который я обменял свою свободу, ничего общего не имеет с этой присланной мне дамою, меня попытались обмануть и преуспели в этом, и это будет стоить мне жизни.

— Что вы хотите этим сказать, господин? — спросила Терновая Колючка. — Вас хотели обмануть? Знайте же, что если женитесь на мне, то никогда не будете обмануты.

Ее бесстыдство и спесь были беспримерны.

Добавила сверх того и фрейлина.

— Ну и ну! Прекрасная моя принцесса, — спросила она, — куда это мы пожаловали? Да разве так встречают даму вашего положения? Вот же ветреность и дурные манеры! А как узнает король, батюшка ваш, — уж он вам всем покажет!

— Это мы вам еще покажем, — вмешался тут король. — Обещали нам прекрасную принцессу, а прислали скелет скелетом, такую мумию только увидишь — и сбежишь со страху; я не удивляюсь теперь, что ваш король пятнадцать лет эдакое сокровище держал взаперти и никому не показывал: он искал, кого бы поймать на эту удочку — жребий пал на нас; ну, да ведь за такое отомстить положено.

— Какое оскорбление! — вскричала тут лжепринцесса. — Да не я ли тут самая несчастная, что приехала, поверив пустым посулам этих господ? Эка невидаль — нарисовали меня чуть покрасивей, чем есть! Да разве это не сплошь и рядом бывает? Если б принцы отвергали невест из-за этаких безделиц, никто бы никогда не женился.

Король с принцем, трясясь от ярости, не удостоили ее ответом, а лишь расселись по своим паланкинам; предводитель войска без церемоний взгромоздил принцессу на коня позади себя, а следом тем же манером взгромоздили и фрейлину: их привезли в город и по приказу короля заточили в Замок о Трех Шпилях.

Принц Ратоборец был так удручен свалившимся на него горем, что вся печаль его затворилась в глубине его сердца. Когда же обрел он силы стенать и жаловаться, — как только не проклинал он горькую свою судьбину! Он по-прежнему любил принцессу, но мог излить страсть лишь ее портрету. Все его надежды рухнули, все чарующие мечты о принцессе Желанной развеялись как дым; он предпочел бы умереть, чем женишься на той, кого прислали вместо нее; в конце концов, понимая, что горе его беспримерно, решил он, что не стоит заставлять страдать и двор, и, едва позволит здоровье, тайно уехать и уединиться в укромном месте, чтобы там окончить печальную жизнь свою.

Об этом решении сообщил он одному лишь верному Пересмешнику, уверенный, что тот последует за ним повсюду; только ему поверял он великую грусть свою от той дурной шутки, какую с ним сыграли. Едва лишь почувствовав себя лучше, он сразу уехал, оставив отцу большое письмо на столе в кабинете, где уверял, что, когда дух его хоть немного успокоится, он вернется и снова будет подле него; однако в ожидании его он умоляет подумать об их общем мщении и не выпускать из темницы безобразную принцессу.

Легко вообразить горе короля, прочитавшего это послание. От разлуки с дорогим сыном он едва не умер. Пока все наперебой утешали его, принц с Пересмешником уехали, и вот через три дня оказались они в густом лесу, столь темном от тени густых древесных крон, столь сладостном от прохладных трав и текущих повсюду ручейков, что принц, утомленный долгой дорогой (ведь он был еще нездоров), спешился и в горестном изнеможении бросился наземь, подложив руку под голову и от слабости не в силах произнести ни слова.

— Отдыхайте, о господин мой, — сказал ему Пересмешник, — а я сейчас принесу какие-нибудь плоды, чтобы вы подкрепились, и немного обследую эти места.

Принц ничего не отвечал, знаком показав, что отпускает его.

Мы давно не вспоминали о лесной лани, то есть о несравненной принцессе. Она же заливалась слезами, видя себя в роднике, послужившем ей зеркалом.

— И это — я? — говорила она. — Ах, и жалкой же я себя чувствую, пережив самое странное злоключение, какое только могло произойти в царстве фей с такой невинной девушкой! Сколько же продлится мое превращение? Куда спрятаться мне, когда львы, медведи и волки придут съесть меня? А самой мне каково будет питаться травою?

Столько всего пугало ее и тревожило, что охватила ее великая скорбь; и вправду, если что и могло служить утешением, так только то, что и ланью она была столь же прекрасной, как была принцессой.

Проголодавшись, она с жадностью пощипала травки и сама удивилась тому, как легко это у нее вышло. Потом ее застигла ночь, и она улеглась на мох, но так и не смогла заснуть от несказанного ужаса. Совсем рядом ревели свирепые звери, и часто она пыталась взобраться от них на дерево, забывая, что она — лань. Дневной свет немного рассеял ее страхи; она восхитилась его красотою, а солнце показалось ей таким чудесным, что она вовсе не могла от него глаз оторвать; все, что она о нем слышала, представлялось ей теперь куда бледнее того, что сейчас довелось увидеть, — и это было единственной ее отрадой в местах столь пустынных, где она оставалась совсем одна еще премного дней.