— Вот уже час, — перебила его госпожа де Сен-Тома, — как я с восхищением слушаю ваши возвышенные и непринужденные речи. Надо признать, в придворных есть нечто, превозносящее их над остальными смертными.

— О сударыня, — отвечал Ла Дандинардьер, — двор двору рознь. Тот, при котором я вырос, столь утончен, что не потерпит ни единого грубого слова: за грубость там будет изгнан любой. Изъясняйся возвышенно или проваливай ко всем чертям.

Виржиния с сестрой и матерью день напролет слушали бы раненого не перебивая, ибо были в восторге от его высокопарных речей, как вдруг со двора донесся страшный шум. То был Ален с телегой и тремя осликами, навьюченными книгами своего хозяина. Слуга вступил в кулачный бой с возчиком, которого обвинял в краже книги для пения на клиросе. Крестьянин, возмущенный такой напраслиной, схватил Алена за волосы. Так и мелькали кулаки схлестнувшихся драчунов, колотивших друг друга то в голову, то в живот.

Ла Дандинардьер спрыгнул с кровати, завернувшись в простыню, словно покойник; подбежав к окну в таком виде, он с восхищением стал наблюдать за геройством верного Алена. Однако, сообразив вдруг, сколь неподобающе одет, наш мещанин поспешил обратиться к дамам с извинениями.

— Признаюсь, — сказал он, — у меня есть неприятная черта характера, с которой я не в силах совладать. Едва я слышу лязг оружия, как меня охватывает волнение. Я участвовал в сотне баталий с тем лишь, чтобы иметь удовольствие извлекать этот звук.

И он пустился в бахвальство, кое-как прикрывшись простыней, с криво нахлобученным тюрбаном, нимало не заботясь о том, что выставляет напоказ голые ноги. Наконец госпожа де Сен-Тома попросила его вернуться в постель. Ла Дандинардьер послал разнять возчика и Алена, который уже обдумывал план достойного отступления, ибо его противник на один удар отвечал шестью, да и собственная шкура была ему дороже всей господской библиотеки.

— Забирай себе наш требник, — прохрипел он возчику, — только пусти меня.

— Ну уж нет, — ответил тот, — уворовал мою честь, так отворуй мне ее назад, или ты не жилец.

Тут подоспела подмога от госпожи де Сен-Тома, и как раз вовремя, чтобы вырвать Алена из хватки разбушевавшегося возчика. Ссора, однако, разгорелась с новой силой, когда пришло время платить и Ален стал настаивать на скидке в десять су в качестве возмещения за то, что противник нанес ему больше ударов, из-за которых у него теперь текла кровь, а под глазами красовались синяки.

Наконец все решилось миром, тележка и ослики отправились восвояси, а книги грудой остались лежать на траве. Тут как раз начался сильнейший ливень, и как ни старались слуги уберечь книги от воды, спасти их не удалось. Причитания Ла Дандинардьера развеселили тех, кто знал, сколь далеко заходило его невежество.

— О, греческие тексты, — восклицал он, — что скрашивали мое одиночество! Ах, книги на иврите! А я было взялся за труднейший перевод одной из них! Ох! Поэзия на латинском! Ай! Моя алгебра! Вы все утопли! О, погибни вы хоть в пучине морской иль сгори в городском пожаре, а может, от удара молнии, — достойной была бы ваша смерть и не столь мучительной — моя боль. Но от ничтожного дождя посреди двора! Нет, не будет мне вовеки утешения!

Виржиния, до глубины души тронутая горем ученейшего Ла Дандинардьера, молила его прекратить стенания, если он не хочет ее смерти, пообещав всем миром высушить его несчастных промокших авторов, чтобы те еще не раз послужили ему приятными собеседниками. Мартонида горячо поддержала сестру, приведя свои доводы, и наш удрученный герой решил, что будет неправ, если не утешится, коль скоро этого так желают самые очаровательные особы на свете. Он несколько раз тряхнул головой и произнес:

— Тоска, черная тоска, хочу, чтоб ты исчезла.

От этого с него слетел тюрбан, что явилось новой причиной для досады. Тогда приор, решив прервать череду неприятностей, попросил внимания присутствующих, чтобы начать чтение сказки, о которой им говорил. Все смолкли, и он начал так:

Пер. О. Л. Берсеневой

или-были король с королевой, и так нежно любили они друг друга, что союз их был для всех примером, и немалое удивление вызвал бы раздор между членами семьи в их королевстве. А называлось то королевство Пустынным.

Королева народила много детей, однако из всех осталась у нее одна лишь дочь, да такая красавица, что если мать и могла утешиться от стольких потерь, то лишь прелестью ее единственного выжившего ребенка. Они с королем растили ее так, словно в ней была вся их надежда, но счастье монаршего семейства было недолгим. Однажды король поехал на охоту, его лошадь, услышав выстрелы и шум, испугалась и понесла, молнией сорвавшись в галоп. Оказавшись у края обрыва, король попытался остановить ее, однако лошадь стала на дыбы и опрокинулась на спину. Падение было столь неудачным, что король погиб еще до того, как подоспела помощь.

Скорбная весть привела королеву в полное отчаяние: боль оказалась слишком жестокой, чтобы хоть чем-нибудь ее утихомирить. Она теперь думала лишь о том, как позаботиться о дочери, чтобы уйти из этого мира хоть с малой толикой покоя в сердце. У нее была подруга-фея, которую называли Владычицей, ибо она обладала большим влиянием во всех империях и была очень умна. Слабеющая королева написала ей, что хотела бы умереть у нее на руках и просила поспешить, чтобы застать ее еще живой, ибо ей нужно сообщить нечто очень важное.