Леон взял руку девушки и положил себе на голову, ощутив едва заметное движение пальцев любимой.

— Сон…

— Сон? — переспросил Леон и взял обе ее руки в свои, поцеловал и так и держал перед лицом.

Элисса закрыла глаза, слегка поморщилась, как если бы пыталась вспомнить или вспоминаемое было неприятным, а может и то и другое.

— Очень странный сон… мне снилось огромное, жуткое дерево. Оно желало мне смерти, хотело погубить меня. Знаешь, я чувствовала это так же отчетливо, как чувствую твою любовь ко мне. Леон… — альвийка проникновенно посмотрела в глаза рыцарю взглядом, от которого невозможно ничего утаить и прошептала. — Мне страшно, я не хочу возвращаться в этот сон.

— Вот именно, дорогая моя, это был просто дурной сон, а сейчас я здесь, с тобой! Твой рыцарь и если придется, я буду сражаться даже со снами, коли они вздумают обидеть тебя. Ты в безопасности, ты дома. — говоря это, Леон нежно гладил девушку по голове.

— Это не все… я о сне. То дерево… оно обвило меня своими корнями и пыталось притянуть к себе. Очень страшное дерево, Леон, ты, наверное, думаешь о том какая я у тебя трусишка. Но на него и правда очень страшно смотреть… — альвийка так и не договорила, то ли снова уснув, то ли потеряв сознание.

Серая, безжизненная, каменистая местность с хмурым, пасмурным небом, пробитым раскуроченной воронкой, сродни морскому водовороту. Тут ничего не растет, в этой серой почве нет ни грамма плодородия, лишь твердые камни и песок. В окружении камней и песка, точно экспонат какой-то жуткой выставки, раскинуло сухие ветви черное древо. Это был гигантский вяз, настолько гигантский, что даже самые огромные человеческие замки и соборы, были рядом с ним игрушками в детской комнате. Вяз-гигас, прямиком из лесов Линденбурга, но если деревья лесного княжества дышали жизнью, то это древо однозначно источало увядание и смерть. Вяз был черен как смоль, весь иссохший и скрюченный. Водоворот в небе мрачно зиял прямо над ним, вращаясь и как будто желая засосать в себя весь мир под собой. Словно пленник, вяз был скован сотнями цепей. Его мертвые ветви и корни распростерлись на десятки километров во все стороны. На его ветвях лежали тысячи альвийских трупов сильвийцев: обнаженные, безжизненные, с перекошенными от ужаса лицами, глазами на выкат и раскрытыми в застывшем крике ртами, провалившимися в горло языками. Каждый из них был прикован к древу цепями, как если бы кто-то (дерево?) хотел, чтобы они не сбежали от древа и после смерти. Иные из них были наколоты прямо на суки от сломленных ветвей, кто-то был наколот на ветви точно туша зверя на вертел. Другие повешены на ветвях, вот только вместо веревок были цепи, а кто-то просто лежал на них, прикованный цепями и свесив окоченевшие руки и ноги. Что и говорить — зрелище крайне жуткое. Тут не то, что Элисса, тут любой бы дал стрекача, даже рыцарь.

В паре километров от древа, на холодном, сером песке распростерлась Элисса, такая же нагая, как и тысячи альвов на дереве. Ее ноги по колени опутывали жесткие корни дерева. Элисса кричала и плакала, беззащитная и вся открытая. В этой унылой, безжизненной и серой пустыне не было никого, кто мог бы услышать ее крик кроме нее самой и вяза, усеянного мертвыми сородичами девушки. Всего какое-то мгновенье назад она была вместе с Леоном, рассказывала про этот страшный сон и вот, она снова тут. На фоне общей, всеобъемлющей в своей унылой серости пейзажа, Элисса была похожа на случайно занесенную ветром снежинку, сияя своей молочно-белой кожей. Попытки вырваться из корней привели лишь к тому, что волосы Элиссы испачкались в песке и посерели, а нежная кожа оцарапалась о грубый песок. Девушка не сдавалась: она извиваясь скребла пальцами песок как беспомощное животное, пыталась вырваться из корней, даже приподнималась и пыталась расцарапать корни ногтями, но лишь ободрала их. Однако стоило ей попробовать так сделать раз, как ее овладела чудовищная слабость, точно корни были ядовиты. Элисса ощутила нестерпимое одиночество и холод, — в этом месте периодически задувал такой ледяной ветер, что кожа тут же немела. Элисса была жутко напугана своей беспомощностью и беззащитностью. Ей сейчас так сильно не хватало Леона, который бы мог ее спасти. Леона, который утешал ее, обещая сражаться даже со снами, если потребуется. Ах, как же она сейчас хотела, чтобы это стало возможным!

— Что тебе от меня нужно!? — прокричала девушка сквозь слезы и ураганный ветер, сквозь пелену кружащегося в вихре песка и пыли.

Вяз был далеко от нее и крик захлебнулся в порывистом ветре, но ей было все равно, Элисса о таких вещах сейчас не думала, эмоции взяли верх и диктовали свои условия. Тем не менее, девушка получила свой ответ, и он ее ужаснул:

— …Твоя жизнь… — произнес приглушенный, искаженный шепот ужасного древа прямо в ее голове.

Леон так и уснул рядом с кроватью Элиссы и был разбужен лишь рано утром матерью.

— Не мучай себя, сынок, ты не целитель. Только что вернулся Готфрид, уверена скоро прибудет и Элориэль. Они вылечат нашу девочку, у вас все будет хорошо. — успокаивала его мать.

Готфрид заглянул проведать Элиссу, сам он выглядел не лучше нее — сказывалось отсутствие сна и долгое время в седле.

— Как она?

— Приходила в себя ночью, рассказала что-то о кошмаре и снова уснула.

— Жива, — облегченно вздохнул Готфрид и Беатриче открыла глаза, которые при входе в комнату закрыла, очевидно ожидая худшего. — Прости, лев, я приехал один. Элориэля в Клыке не оказалось, он отъезде, вернется только через три дня. Я оставил ему послание, хотя думаю лучше через три дня заехать за ним лично. Сейчас я иду спать, покуда не свалился рядом с Элиссой. Если будут новости — буди.

— Спасибо, — еще раз поблагодарил Леон друга и тот побрел в свою спальню.

Нож боли вспорол счастье, пустившее в душе Леона крепкие корни. Вскрытый им кокон счастья и любви к Элиссе, теперь стал пристанищем для острой, душевной боли и та лишь набирала силу, обратившись изуверски мучительной. Сначала инцидент с Эларой, а прямо на следующий же день — недуг Элиссы.

«Да что с этим миром нет так? Почему двое влюбленных просто не могут быть счастливы вместе? Почему все это происходит?», — вопрошал Леон вселенную, но вселенная молчала.

Лишь одни «почему», а ответа нет, кроме одного единственного, гласящего, что «такова жизнь» и он Леона не устраивал. Как бы Леону не хотелось, но ему пришлось оставить Элиссу, вверив присмотр за ней матери. Рыцарь отправился за Эларой. Она должна знать о том, что произошло с ее сестрой, помимо этого, она может что-то знать о том состоянии, в котором оказалась ее сестра. Леон вошел на конюшню, где для Альбы было выделено отдельное место, вдали от всех лошадей, нервничающих в присутствии единорога. Альба с едва скрываемым раздражением выносила такое обращение, не желая стоять в конюшне, очевидно считая это выше своего достоинства. Единорог постоянно издавал жуткие звуки, топтался и мотал головой, обнажая крупные зубы. Леону пришлось упрашивать Альбу самым натуральным образом, пока та не снизошла до серебряного всадника, согласием.