Хохария неопределенно помахала рукой, не отвергая сравнения, но и не соглашаясь с ним.

– Дар изменен – изменен Злым. Должно быть... Ну, можно не сомневаться – тут очень сложная система. Я все еще не могу понять, каким образом она привязана к определенному месту. Главный вопрос: как долго она просуществует? Растворятся ли постепенно наложенные Злым узы, как это бывает при подкреплении Дара целителем? А если так, что произойдет: оправятся пленники или умрут? Ослабляет ли их только паралич Дара или их изнутри грызет еще что-то?

Когда Фаун тихо ахнула, Хохария оторвала взгляд от Дага и пробормотала:

– Ох, прости. Боюсь, я начала говорить сама с собой.

– Все в порядке. Я хочу знать все.

– Я тоже, дитя, – вздохнула Хохария. Поднявшись на ноги, она отошла в сторону.

Поскольку Саун после ночной вахты отправился отсыпаться в лагерь за пределами оскверненной зоны, кормить Дага в полдень явился Отан. Фаун с завистью смотрела, как он положил голову Дага себе на колени, и морщилась каждый раз, когда ложка ударяла по зубам или Даг начинал давиться, а бульон тек по подбородку. По крайней мере лицо Дага не заросло щетиной: Саун утром его побрил. Фаун тогда удивилась стараниям юноши – ведь Даг все равно ничего не чувствовал, – но все же так он казался менее изможденным. Может быть, бритье было нужно не Дату, а тем людям, которые за ним ухаживали и так о нем тревожились. В любом случае Фаун была Сауну благодарна.

Отан же, со своей стороны, бросал на нее сердитые взгляды.

– В чем дело? – наконец спросила Фаун.

– Ты мешаешь. Нельзя ли отодвинуться? Хорошо бы на полмили.

– Я имею право здесь быть. Даг – мой муж.

– Тут еще ничего не решено.

Фаун коснулась своего свадебного браслета.

– Мы с Дагом все решили. И уже довольно давно.

– Вот увидишь, как все будет, крестьянка. – Отан влил последнюю ложку бульона в рот своего пациента, которую тот с трудом проглотил, и опустил его голову на сложенное одеяло, заменявшее подушку. Фаун подумала о том, что нужно будет набрать сухой травы и набить настоящую подушку. – Даг был хорошим дозорным, – добавил Отан. – Хохария говорит, что он мог бы подняться и выше. Говорят, ты соблазнила его и заставила забыть долг. Жизнь его будет разбита, если совет лагеря не исправит положение.

Фаун с возмущением выпрямилась.

– «Говорят»? Так пусть скажут это мне в лицо, если хватит храбрости. – «Да и вообще, думаю, соблазн был взаимным».

– Так говорит мой дядя-дозорный, а он не трус.

Фаун стиснула зубы, когда Отан – чей Дар был для безопасности закрыт, – отвел прядь мокрых от пота волос со лба Дага. Как смеет он вести себя так, словно Даг – его собственность, просто потому, что он родился Стражем Озера, а она – нет! Этот... этот глупец просто желторотый подмастерье, не старше, чем сама Фаун! Желание заткнуть Отану рот, заставить его выглядеть ничтожеством неожиданно сменилось пониманием: Отан может оказаться источником тех самых сплетен, которые Даг так старательно от нее скрывал. Да и не только... Что говорил Даг в лагере Хикори о недоброжелателях? Фаун вспомнила тот день, когда Даг превратил в дикобраза кидальник, стреляя в него из лука. Наконец Фаун нашла достойный ответ Отану:

– Я – не компания ваших Злых, чтобы разбить чью-то жизнь.

– И вовсе они не «наши» Злые.

Фаун мрачно усмехнулась.

– А вот и ваши. – После мгновенного раздумья она с горячностью добавила: – И никакого «был», если только ты не хочешь сказать, что Даг был хорошим дозорным, а теперь является прекрасным командиром. Благодаря ему, по словам Дирлы, эскадрон прошел сквозь армию этого ужасного Злого, как нож сквозь масло. И добился он этого, несмотря на крестьянку-жену.

– Ну как же – «несмотря», – насмешливо протянул Отан.

К ним подошли Хохария и Мари, и Фаун постаралась взять себя в руки и не позволить ярости вырваться наружу; Отан тоже перестал кидать на нее уничтожающие взгляды: вскочив на ноги, он с беспокойством посмотрел на целительницу. Хохария была мрачной, а Мари – еще мрачнее.

– Так с которого начнем? – спросила Мари.

– С Дага, – ответила Хохария, – Я много работала с его Даром и хорошо его знаю; к тому же он – последняя жертва, если это хоть что-нибудь значит. А, Отан, ты здесь – это хорошо, – продолжала Хохария без паузы. – Я собираюсь проникнуть внутрь этого клубка и хочу, чтобы ты меня подстраховал.

На лице Отана отразилась паника.

– Ты уверена, Хохария?

– Нет, но я перепробовала уже все, до чего только могла додуматься, а бросать дело я не собираюсь.

– Ты просто оставляешь всю грязную работу мне, – раздраженно пробормотала Мари. Хохария ответила ей не менее раздраженным пожатием плеч: их спор явно продолжался уже давно.

– Мы с тобой установим легкую связь, Отан, – продолжала Хохария, – а я попробую заглянуть внутрь связывающей бедняг сети и тут же отстранюсь от них. Если мне не удастся высвободиться, ты должен немедленно разорвать связь, слышишь? Ни под каким видом не пытайся последовать за мной. – Она сурово посмотрела в глаза своему подмастерью. Отан сглотнул и склонил голову.

Фаун съежилась на куче сухой травы и опавших листьев, обхватив руками колени и стараясь сделаться как можно меньше, чтобы ее не заметили и не прогнали.

Хохария помолчала, потом заговорила снова:

– Мари, мой нож – в седельной сумке, если уж дойдет до такого.

– И когда же до такого дойдет, Хохария? Не заставляй меня принимать еще и это решение.

– Когда начнут умирать самые слабые, на остальных, я думаю, ляжет большая тяжесть, и дело быстрее пойдет к концу. Смерть той бедной женщины, которая умерла еще до прибытия дозорных Дага, не разрушила оковы; скорее узы стали еще более неразрывными. Мне кажется... как только двое или больше из девяти... нет, десяти... умрут, начинай обряд разделения, и тут уж тебе просто придется ориентироваться на то, что при этом случится. – После паузы Хохария добавила: – Начинай, конечно, с меня.