Шрифт:
Почти всех этнографов, предпринимавших путешествия по ту сторону цивилизованного мира, неизменно поражала атмосфера веселья, радости, настоящего счастья, которая окружала первобытные племена.
"Эскимос, собственно, очень счастливый человек. Нрав у него беззаботный, и он обыкновенно бывает весел, как ребенок", — писал Ф. Нансен. Немецкий этнограф К. Штейнен находит ту же черту у одного из бразильских племен — бакаири: "Бакаири приветливы, словоохотливы и доверчивы как в обращении с чужеземцами, так и друг с другом. В этой деревушке я смеялся так же часто и так же часто слышал чужой смех, как и под кокосовыми пальмами Самоа и Тонга". О кафрах Ф. Ратцель писал: "Пока его страсти не возбуждены, южный кафр детски весел, безобиден, склонен к пению и пляскам и общителен, как муравей".
Та же атмосфера царит среди негров. "Негры не могут сдерживать смех, — сообщает Ливингстон. — Какое бы ничтожное обстоятельство ни случилось на пути, если, например, ветка заденет груз носильщика или он что-нибудь уронит, все видящие это разражаются хохотом…" Мария Кингсли, путешествовавшая по Западной Африке, была ошеломлена неумолчным гамом, стоявшим над деревнями негров: "Горе тому в Африке, кто не выносит непрерывного оглушительного гвалта. Немногое здесь поражало сильнее, чем редкие моменты тишины, а также ее впечатляющая мощь, когда она все-таки устанавливалась".
Источником этой радости безусловно являются справедливые установления первобытной общины. "Хорошей стороной африканской системы является то, что она никого не оставляет без внимания; здесь нет безработных и голодных, каждый отвечает за своих сородичей и несет перед ними ответственность". Эта черта общинного быта, подмеченная Марией Кингсли, бросается в глаза и Нансену: "Единственное, что нарушает радостное настроение эскимоса, это вид чужого страдания. Поэтому эскимос всегда охотно делится с бедняком до тех пор, пока у него есть чем делиться".
А в своей теории родового быта выдающийся советский этнограф Л. Я. Штернберг исходит именно из этого фундаментального принципа древней общины: "Независимо от типа хозяйств, социальный строй рода совершенно отличен от социального строя современных обществ. Родственные и религиозные узы, соединяющие членов рода, создают без всякой формальной организации социальную атмосферу, гарантирующую каждому — сильному и слабому, талантливому и убогому — возможность жить и пользоваться всеми благами общежития".
Это неподдельное веселье и пленительная непринужденность, царящие за пределами цивилизованной ойкумены, — отнюдь не признак инфантильной психики первобытных народов. Дотошная Мария Кингсли изучала жизнь негров не в тиши кабинета, она много дышала натуральным воздухом Африки, признана большим знатоком своего дела и поэтому знает, что пишет: "Прежде чем вы вступаете с ними в контакт, вы уже признаетесь себе, что африканцы нередко отличаются большой остротой ума и изрядной долей здравого смысла, что в складе их мышления в действительности нет ничего детского вовсе".
В этой части Африки во всех племенах господствовала коллективная собственность на землю и соответствующий ей суверенитет членов общины. Крайнее исключение составляет Дагомея, в которой свирепая диктатура короля торжествовала над волей соплеменников и их собственностью. Однако эта монархическая власть скорее была здесь одной из аномалий социального развития, скорее продуктом фантастической религии, чем порождением экономической потенции [9] .
Социальной единицей и действительным центром общественной жизни в большинстве африканских племен оставалась родовая община, пока прочным фундаментом ей служила коллективная собственность на землю. Присутствие "королей" — должностных лиц, названных так по ошибочной аналогии с европейской монархией, — не должно вводить в заблуждение. "Многие из так называемых королей, — пишет М. Кингсли, — ни в коем случае не самодержцы, они всего лишь старейшины в их собственном племени и во всем остальном имеют ровно столько власти над соплеменниками, сколько им позволяют их богатство и репутация мудрых " справедливых людей". Ни один король не может отчуждать чью-либо собственность к своей выгоде, вот почему нередко даже раб, а не только свободный, может быть здесь назначен королем.
9
«Главное, — замечает М. Кингсли, что следует иметь в виду, когда пытаешься понять любой из западноафриканских туземных институтов — это религию туземца, ибо эта религия так крепко сидит в его голове, что руководит всеми его поступками. Она не есть нечто отдельное от него, как это бывает у европейцев. Африканец не скажет: „Ну, все это верно с точки зрения религиозной, но ведь нужно быть и практичным человеком!"»
В гражданской жизни общины на М. Кингсли наибольшее впечатление производит суверенитет ее членов. Любой из них, будь то мужчина или женщина, богатый или бедный, может в любое время призвать к ответу вождя племени и повергнуть его, если он превысил свои полномочия. Например, человеку, каким-либо образом ущемленному, достаточно выбежать на улицу, найти одного из служителей культа духа законов, ударить его ладонью по груди или спине, чтобы тот моментально оставил личные дела, созвал остальных служителей и приступил вместе с ними к обсуждению дела.
В племени йоруба существовал такой обычай: если король обнаруживал малейшую склонность к независимости, совет старейшин посылал ему яйца попугая. Это значило — "отправляйся спать", то есть "ты нам больше не нужен".
Особый интерес представляет мировоззрение первобытных народов. Цивилизация начинается там, где гипербола человеческого прогресса устремляется вверх и человек все более возвышается над животным и растительным миром земли. Но прежде этого решающего пункта, когда она еще низко стелется по горизонтали, практически сливаясь с нею, в мозгу примитивного человека нет и проблеска идеи исключительности своей судьбы. Более того, он даже не считает себя равным многим животным, в особенности хищным. Он преклоняется перед их грозной силой и ловкостью, завидует им и поклоняется, как божествам.