Буржуазия, хотя и пришла к власти, была уже бессильна наделить буржуазные ценности абсолютной властью над европейским общественным сознанием, и с этих пор оно живет и питается постоянным диалогом между гуманизмом и буржуазным оппортунизмом. Причем общая структура сознания в каждой отдельной европейской стране в конечном счете определяется исторически сложившимся соотношением этих двух традиций. Возможны исторические исключения — крайности в виде монолога буржуазного оппортунизма или монолога гуманизма. Последний проявляется в преобладании экзистенциального типа сознания, увлекающегося социальными утопиями, но страдающего отсутствием практического подхода к вещам.

В Соединенных Штатах Америки сложился как раз исключительный, американский тип общественного сознания, в котором указанное соотношение есть соотношение нуля и единицы. Американское общественное сознание живет и питается апологетическим монологом буржуазного оппортунизма. В Европе гуманистические ценности были сохранены в немалой степени благодаря тому историческому обстоятельству, что, когда буржуазные отношения были облечены, наконец, в соответствующую политическую оболочку, не только буржуазия, но и пролетариат был уже фактором общественной жизни. Но в Соединенных Штатах Америки, по причинам, о которых говорилось выше, буржуазное сознание одержало тотальную победу.

На новой почве американцы усвоили сознание одномерное, неодухотворенное, сознание узкое и жесткое, как луч лазера, сознание сугубо утилитарное, функционально экономное и лаконичное, как промышленный "дизайн", сознание, идеально воплотившееся, благодаря естественному отбору американской породы, в прямоугольном подбородке "железного малого" ("tough guy"). Психические состояния гуманистической личности: так называемая "мировая скорбь", мука за человечество, тягостное раздумье над его судьбами (гогеновское: "Откуда мы? Кто мы? Куда мы идем?"), праведный гнев, благородное негодование, страсть обличения и вдохновение пророка — такие состояния чужды умонастроению традиционного янки. Это личность исключительно прагматическая.

Исключительная особенность американского сознания таит в себе определенную социальную опасность. В его отправном пункте лежит глубокое убеждение, что в Новом Свете были полностью и окончательно решены величайшие проблемы человечества, над которыми тщетно бились умы Старого Света. Американский тип личности, так же как и весь буржуазный общественный строй США, вошел в сознание как совершенный тип человеческой личности отныне и вовеки веков! Грандиозная фигура Человека, набросанная смелым вдохновением гуманистов, в перевернутой линзе американского сознания съежилась до карликовой фигуры янки — той абсолютной объективности, в которой, выражаясь гегелевским языком, завершилось развитие американского духа.

Так, поставив крест на всей доамериканской истории, американское сознание неизбежно лишило себя исторической перспективы. Американский тип личности мало похож на европейца со старинной гравюры, который, снедаемый любопытством, просовывает голову сквозь небесные сферы на самом краю земли и видит, что мир шире, чем он себе это представлял. Об отсутствии нормального человеческого любопытства у американцев с немалой досадой сообщают нам И. Ильф и Е. Петров. Ни один из бесчисленных хитч-хайкеров, попадавшихся им на американских дорогах, не поинтересовался: "Откуда эти двое? Кто они? Куда они едут?".

Негры первые испытали на себе опасность американского образа мышления, органически неспособного оценить их проблему в общечеловеческом масштабе и приложить к ним рекомендуемый С. Липсетом принцип, превышающий норму буржуазного равенства. Вот почему этот социолог рекомендует принудить белых американцев к осознанию своей ответственности перед своими черными соотечественниками.

"Надо всегда быть довольными, идет ли дождь или светит солнце, жарко или холодно. Будьте румяны, я терпеть не могу худых и бледнолицых; тот, кто не смеется, заслуживает быть посаженным на кол". Поразительно, как этот идеал гражданского умонастроения, лишь рисовавшийся воображению всех деспотов, идеал, саркастически осмеянный одним современником Луи Бонапарта, осуществился сам собою в Соединенных Штатах Америки!

Монологический тип сознания, лишенный самокритического духа, внешне у американцев выражается в виде простаческого оптимизма, который так раздражал И. Ильфа и Е. Петрова. "Американцы смеются, — читаем мы в "Одноэтажной Америке", — и беспрерывно показывают зубы не потому, что произошло что-либо смешное, а потому, что смеяться — это их стиль. Америка — это страна, которая любит примитивную ясность во всех своих делах и идеях".

Беспричинный хронический оптимизм американцев невольно ассоциируется с беспечной веселостью первобытного человека. В основе этого неслучайного сходства лежит один и тот же психический механизм — отсутствие внешней, более высокой ценностной ориентации, известная социальная самовлюбленность.

Первобытное общество не было ни в малейшей степени человеческим раем на земле. Заискивающий раб природы, которую он сам одухотворил (очеловечил), словно бы для того чтобы считаться с нею на каждом шагу, человек придумал для себя массу строжайших запретов, непререкаемых табу, определивших его поведение раз и навсегда. И эти тяжкие языческие вериги навечно пригвоздили бы его к нулевой отметке прогресса, если бы сознание, а не постоянно совершенствующиеся орудия труда были решающим фактором истории. "При первобытнообщинном строе было еще хуже, еще несвободнее, чем при рабстве", — вполне справедливо замечает Б. Ф. Поршнев, резкий противник идеализации первобытной общины.