— Открой глаза, говорю! Тебе не пристало смотреть на немецкого офицера? Ха-ха! Ты еще наглядишься. На десяток солдат будешь смотреть. Снизу вверх. Думаешь, пожалею?

Если бы он только знал, как меня тешат его слова: угроза, которая таилась в них, до меня не доходила. Я знала одно: не заставит он меня открыть глаза. Это единственное, чем я могу привести его в бешенство.

На четвертую ночь он уже не рычал. Как только меня привели, взмолился:

— Я озолочу тебя с головы до ног. К чему это упрямство? Все равно уже ничем не поможешь. Будь моей возлюбленной. Я увезу тебя в Германию, выдам за итальянку. Только покажи мне свои красивые глаза, не отравляй мне наслаждение…

И что ему дались мои глаза? До сих пор не возьму в толк, какая ему была разница, красивые они или безобразные. Догадайся он погасить свет, его бы перестало ущемлять наше неравенство — он бы просто не видел, кем «наслаждается». Но он не догадывался, он хотел видеть.

На следующее утро у немцев начался переполох. Я, конечно, никакого представления об этом не имела. Только много позже я узнала, что к концу того дня город был полностью очищен от немецких войск. В первый раз мой мучитель сам вошел в мою клетку. Я закрыла глаза.

— Идиотка! — злобно прошипел он по-русски.

Он вытащил меня на улицу, швырнул в машину и погнал ее с бешеной скоростью. Куда делся его шофер, мой верный телохранитель? Ведать не ведаю. Герр офицер вел машину собственноручно. На предельной скорости он вдруг спохватился, затормозил и связал мне за спиной руки. Едва сдерживаюсь, чтобы не закричать: «Сам идиот! А про зубы мои забыл?!»

Мчимся. Он за рулем, я за его спиной со связанными руками. Теперь-то глаза у меня открыты. Еще как открыты! Все чувства мои распахнуты. Мы несемся вперед, и пригородные деревянные домишки несутся нам навстречу. Я узнаю их. Я понимаю: мы выехали за пределы города. Только не знаю зачем. Может, он просто-напросто намерен расстрелять меня где-нибудь в лесу? Как бы то ни было, но я уверена, что в свою клетку больше не вернусь. Да и для него нет возврата. Ему не вернуться в просторную комнату с палаческим светом, ему там больше никем не «наслаждаться». Передо мною рыжий, заросший затылок. Ни мыло, ни бритва сегодня его не касались. Такой затылок — без следа бриолинового глянца — катастрофа для немецкого офицера. И будто кто шепнул мне на ухо: «Пора!» — я всем телом бросилась вперед и вцепилась зубами в рыжий загривок. Больше я ничего не помню.

Через некоторое время на меня случайно наткнулся Леонид Чистяков. Я лежала в луже крови возле перевернутой машины. Внутри упал головой на руль мертвый немецкий офицер. Все это мне несколько недель спустя рассказал Чистяков. Он меня на руках отнес в больницу. Потом, когда я окрепла, подыскал мне работу и место в общежитии.

Я заканчиваю свое письмо и думаю поневоле: как жестоки бывают иногда добрые люди. Да, добрые. Знаете ли Вы, как беспощадно Вы со мной обошлись? Вы меня вынудили против моего желания вернуться мысленно к тому, что словами не передать. И не только мысленно, еще и на бумаге изложить. Подумайте, чего это мне стоило. Выплеснуть горе, которое точит меня день и ночь. А ведь я дала себе слово всю жизнь таить его про себя. Умоляю Вас, оставьте меня в покое! У меня здесь есть свой угол. Я работаю. Даже подумываю поступить учиться. Но если Вы станете и дальше преследовать меня своими письмами, я буду вынуждена бежать отсюда, снова искать места, где меня никто не знает. Поймите, я уже давно решила прожить свою жизнь в одиночестве. То, что люди называют «личным счастьем», не для меня. Ни женой, ни матерью я никогда не буду — это мне ясно. Скажу больше: мужчины мне омерзительны. Все, без исключения. Мне кажется, все они смотрят на мои голые ноги, как тот негодяй и как, наверно, смотрел Леонид. Прошу тысячу раз прощения, но и Вы ведь принадлежите к мужскому племени, — значит, и в Вашем взгляде есть что-то подобное. Я не хочу, Вы слышите, не хочу, чтобы кто-нибудь еще так на меня смотрел!

И все же — с дружбой,

Юдес.

P. S. Мне иногда думается почему-то, что Ваша невестка Зоя видела в машине рядом с Леонидом — того самого, кто мне так горько знаком… Да, о Зое. Надеюсь, Вы не будете на меня в обиде, если я Вам напомню: по старому еврейскому обычаю, когда умирает старший брат, младший берет в жены его вдову.

С того времени, как Юдес потеряла свой дом, она ни от кого писем не получала и никому не писала. Поставив завершающее «Юдес», она посмотрела на разбросанные по столу, исписанные с двух сторон странички. Несколько школьных тетрадок извела, в клеточку. Другой бумаги у нее не было. Дети в таких тетрадках учатся счету: дважды два четыре. А сколько будет дважды два — у нее? Семь, восемь? У нее все не так, как у людей… Надо бы пробежать глазами письмо, прежде чем опустить в ящик. Но если перечтет, ей уже его не отправить. Юдес быстро собрала исписанные листки, дважды перегнула, втиснула в большой конверт с учрежденческим грифом сверху — конверт она взяла на работе — и, лизнув, запечатала. «Только бы не подумал, что я стараюсь обелить себя», — она с опаской взглянула на конверт, с нервной поспешностью написала адрес Бориса и, не оставляя себе времени на раздумье, отправилась на почту.

10 декабря 1946

Дорогое дитя, сестра моя!

Я больше не стану докучать Вам письмами. Не буду навязывать Вам свою любовь. Пишу Вам только потому, что я хочу, я должен Вам сказать: Вы чисты. Чисты и непорочны. Из каждой строки Вашего письма, которым Вы намеревались заклеймить себя, смотрят Ваша чистота и невинность. Несмышленое, заплутавшееся дитя, разве может к такой, как Вы, пристать грязь? Такие, как Вы, являются в мир, чтобы украсить его.

Ваши глаза… Мне, наверно, не следовало о них упоминать. Ваши глаза поразили меня еще в первую нашу встречу. Но только теперь я понял, что глаза у Вас недоумевающей лани, беспечный, счастливый бег которой прервала пуля. Я верю, что Ваши раны зарубцуются, да и Вы сами кого-нибудь излечите сиянием Ваших глаз. Так не гасите его. Оно дано Вам милостью божьей. Как я понял из Вашего письма, не мне суждено любоваться этим светом. Так будьте счастливы с тем, кто еще непременно встретится Вам, кто больше, чем я, достоин счастья.

Где взять такое заклинание, которое заставило бы Вас прочесть мое письмо? Я пишу Вам коротко. Не хочу неволить Вас. Взяв конверт в руки, Вы сразу поймете, что я решил не обременять Вас. Неужели Вы не вскроете этого конверта — конверта с таким тоненьким письмецом?

Красота моя, чистота моя, запомните, что где-то есть человек, который Вас любит, благоговеет перед Вами, готовый жизнь за Вас положить. Вы пишете, что я единственный… Нет, не бойтесь, не буду злоупотреблять Вашим доверием… Не стану пересказывать Ваши слова. Они Вас ни к чему не обязывают. Оставьте мне лишь каплю надежды… И больше не будем к этому возвращаться. Я буду ждать. А если Вы полюбите другого, я бы хотел быть первым, кто об этом узнает. Я останусь Вам преданным братом и буду радоваться Вашими радостями. Только пишите мне. Пишите так, будто ни одного слова любви между нами не было произнесено. Но сегодня в последний раз я беру на себя смелость не оставлять ничего недосказанного со своей стороны, конечно.