Шрифт:
Он перечёл письмо и покачал головой.
— Не отзывает ли волостным писарем? — подумал он. — Не снять ли там, где очень густо наложены краски? Нет, не поймёт иначе.
Он отложил письмо в сторону, и принялся за второе.
«Искренноуважаемый Евстафий Константинович, — писал он. — Я уже телеграфировал вам о найденной квартире. Уступают за 4800. Кроме того, теперь, по случаю можно ещё недорого купить кое-что для обстановки. Если вы позволите, я достану в кредит всё, что надо, а заплатите вы по прибытии в Москву. Если же хотите, чтоб я покупал на наличные или выдал задатки, благоволите перевести мне сумму, какую найдёте нужным. Жду вас: чем скорее, тем лучше. Душевный недуг моей тётушки угнетает меня. Засвидетельствуйте глубочайшее почтение супруге вашей и верьте в искренность моих чувств к семье вашей».
Этим письмом он остался доволен.
— Корректно, сжато, вежливо и сильно. И не по-департаментски. Я всё думал, что совсем разучился писать.
Он отправил оба письма заказными и затем стал обдумывать поход против обожаемой тётушки.
«Во всяком случае, я ведь наследник Варвары, — думал он. — Я знаю, что у неё было завещание, и она говорила, что оставляет мне свою часть. Необходимо узнать, что с этим завещанием сталось и где оно? Старуха в самом деле спятила, и особенно с ней церемониться нечего. Да и какие церемонии в денежных делах: с родных отцов взыскивают и с ними процессы ведут. А что такое тётка? Да и глупа она, как три тёлки. Неужто она совсем не пришлёт никого ко мне?»
Она выдерживала характер и не присылала. Зато Сашенька сама заехала к Анатолию.
— Послушайте, это что же такое? — заговорила она, с любопытством осматривая его, точно он был по меньшей мере чревовещатель. — Вы, говорят, невест, как перчатки, меняете?
— Ого, допрос следователя? — сказал он.
— Просто любознательность. Я была вчера у Вероники Павловны, она и говорит: «Ты слышала про подвиги милого племянника Толи?» — Я говорю: «Женился?» — «Нет, невест меняет, на миллионерше женится».
— Ну, а если б и так? Вам-то что?
— Надеюсь не обойдёте практикой? По старой дружбе. Ведь вместе лук на огороде ели. Помните тятьку?
— Василья помню.
— Помните, как вы меня уверяли, что он хам, а я, по глупости, злилась. Хороший он был человек. Весь насквозь светился. Помните, у него беспаспортные в трубах ночевали, да в котлах?
— Да. Если б и теперь он был жив, и рядом с нами были бы эти котлы, я бы прекратил это пристанодержательство.
— О, неужели? Как же?
— Я бы велел сделать ночной обход.
— И тятьку привлекли бы к ответственности?
— Да. Я бы сперва ему сказал, по знакомству, чтобы он этого не делал. А если бы он меня не послушал, — ну, тогда — не моя вина.
— И вы бы судили его?
— Судил.
— И наказали бы?
— Я не наказываю. Я только прошу наказывать.
Она посмотрела ещё с большим любопытством.
— Как смешно это! — сказала она.
— Что смешно?
— А то, что вот мы вместе играли в саду, с муравьями возились, заставляли их по мосту через лужи переходить. Вместе в котлы лазили, думали, что мы Робинзон и Пятница. Вместе на небо смотрели и звезды считали… Потом разошлись. Я стала шить учиться, а вы по-латыни и по-гречески. А потом я решила, что порядочных повитух мало, и решила повитухой стать. А вас высшим правам человека обучали. Так это у вас называется или нет? Конечно права: кто какое имеет право это делать…
— Ну?.. К чему вы всё это клоните?
— А вот — вышли мы из наших школ. Вы — ученый юрист, я — учёная hebamme [10] . Оба вступили в жизнь. И вдруг оказывается, что мы с разных планет. Вы думаете, что солдат-сторож делает преступление тем, что даёт приют бродягам. А я думаю, что это называется иначе. Вы думаете, что его за это можно посадить вместе с ворами, разбойниками, а я думаю, что…
— Чего ж вы остановились? — насмешливо спросил он.
— Да я докончу, если хотите… Я в театре недавно здесь была. Играл актёр сумасшедшего короля… Такие странные вещи говорил, — мне вот сейчас вспомнилось. Он сказал… Вот что значит сумасшедший! Он сказал, что если переменить места судьи и подсудимого, то ни за что не разобрать, кто преступник, кто судья…
10
акушерка (нем.)
— Вот как? Так что вы того же мнения?
— Да, если б вы судили отца за укрывательство бродяг, я бы предпочла, чтоб осудили не его, а вас.
— За что?
— За то, что вы смеете судить.
— Я призван на это.
— Кем?
— Роком.
Он засмеялся, и повторил:
— Роком, роком, роком!
— Вам не стыдно перед собою?
— Чего?
— Своих мыслей?
— Нисколько. Я отправляю известную государственную функцию… Я знаю, откуда у вас эти веяния, — продолжал он небрежно. — Я знаю, что в последнее время снова всплыл утопический вопрос о виновности или невиновности преступников. Я бы не советовал вам быть последовательницей этих теорий. Для этого надо иметь более зрелый ум, чем ваш, и быть постарше. Теперь же, в вашем положении даже небезопасно излагать такие теории.
— Вот как! Небезопасно? Как это у вас говорится: вы можете привлечь меня к прокурорскому надзору?
— Фу, вы гадости говорите! — возмутился Анатолий. — Уж не вас ли я буду привлекать?
— Я думаю, вы меня могли бы тоже привлечь. Хотя бы из ревности, — если бы любили меня. Помните, когда я вырвалась от вас тогда, — я убеждена, что вы готовы были мне сделать какую-нибудь пакость. Ну, а теперь трудно — у меня заручка большая.
— Какая заручка?
— А вот профессора-то мои. Заступятся. Ведь сластоежки тоже. Вы думаете, они не сильны? Посильнее вас. Тут хотел один из ваших же прокуроров привлечь одного из них к ответственности…