И я поплелся домой и так ходил туда и обратно сорок дней, и каждый раз слышал один и тот же ответ: «Новой информации нет. Приходи на следующей неделе». Все это было очень странно. В большинстве случаев семьи палестинских заключенных узнавали, где содержатся их родные, в течение пары недель с момента ареста.

Когда кто-нибудь освобождался из тюрьмы, мы обязательно спрашивали его, не видел ли он отца. Все знали, что его арестовали, но больше никто ничего сказать не мог. Даже адвокат отца ничего не знал — ему не позволили увидеться с отцом.

Только много позже нам стало известно, что отца увезли в израильский центр предварительного заключения «Маскобийя», где пытали и допрашивали. В Шин Бет, израильской службе безопасности, знали, что отец принадлежит к верхушке ХАМАС, и подозревали, что он в курсе всех текущих и планируемых акций. И они намеревались получить от него эту информацию.

Ничего этого я не знал еще много лет, пока отец сам не рассказал мне о том, что тогда случилось. Несколько дней его держали в наручниках, привязанным под потолком. Они пытали его электрошоком до потери сознания. Они подселяли к нему в камеру своих сотрудников — подсадных уток, надеясь, что он будет откровенничать с ними. Осознав свое поражение, они стали бить его еще беспощадней. Но мой отец был силен. Он хранил молчание, не давая израильтянам ни капли информации, которая могла бы навредить ХАМАС или его палестинским братьям.

Глава пятая

БОРЬБА ЗА ВЫЖИВАНИЕ

1989–1990

Израильтяне полагали, что раз они поймали одного из лидеров ХАМАС, дела пойдут лучше. Но пока отец сидел в тюрьме, интифада становилась все более жестокой. Амер Абу Сархан из Рамаллы видел столько смертей палестинцев, что в конце 1989 года терпение его лопнуло. Поскольку оружия ни у кого не было, он взял обычный кухонный нож и зарезал трех израильтян, что, по сути, стало сигналом к началу революции. После этого инцидента масштабы жестокости значительно увеличились.

Сархан стал героем в глазах палестинцев, потерявших друзей или родственников, землю или имевших иную причину для мести. Они не были террористами по натуре. Это были обычные люди, у которых отняли последнюю надежду. Их прижали к стенке. У них ничего не осталось, и им нечего было терять. Их не беспокоило общественное мнение, и даже собственная жизнь потеряла значение.

Для нас, детей, обыкновенный поход в школу превратился в проблему. Не было ничего необычного в том, что, когда я выходил из школы, израильские джипы разъезжали вверх и вниз по улицам, а из громкоговорителя доносились объявления о немедленном введении комендантского часа.

Израильские солдаты относились к комендантскому часу очень серьезно. Он не имел ничего общего с комендантским часом в американских городах, где власти вызывают родителей подростка, если его задерживали на улице после 23.00. В Палестине, если вы оказывались на улице во время комендантского часа — неважно, по какой причине, — вас расстреливали. Не предупреждали, не арестовывали, а убивали.

Когда впервые объявление о комендантском часе застало меня по дороге из школы, я был в растерянности. Мне предстоял путь длиной в семь километров, и я знал, что не попаду домой до обозначенного часа. Улицы быстро пустели, и я испугался. Я не мог оставаться на месте, и, хотя был обычным ребенком, пытавшимся добраться из школы до дома, если бы солдаты увидели меня, мне пришел бы конец. Многие палестинские дети погибли именно так.

Я перебегал от дома к дому, пробираясь задворками и прячась в кустах вдоль дороги. Я изо всех сил старался не попадаться на глаза собакам и людям с автоматами, и когда наконец свернул за угол нашей улицы, то был просто счастлив увидеть, что все мои братья и сестры живы и здоровы.

Но комендантский час был лишь одной из перемен, которые нам принесла интифада. Много раз к нам в школу приходили люди в масках, говорили о том, что объявлена забастовка и мы должны идти по домам. Забастовки, провозглашенные одной из палестинских организаций, были призваны ударить по финансовому положению Израиля и уменьшить поступление налогов с продаж, которые правительство собирало с владельцев магазинов. Если магазины не работали, владельцы платили меньше. Но израильтяне были не так глупы. Они просто арестовывали торговцев за уклонение от уплаты налогов. Так кому было хуже от забастовок?

Кроме того, различные организации сопротивления постоянно вели борьбу друг с другом за власть и влияние, словно дети, дерущиеся из-за футбольного мяча. Тем не менее ХАМАС становился все более мощным и сильным и начинал оспаривать доминирующее положение Организации освобождения Палестины (ООП).

ООП была образована в 1964 году в качестве представителя палестинского народа, в ее состав входили три крупнейшие организации: ФАТХ — левая националистическая группировка, Народный фронт освобождения Палестины (НФОП) — коммунистическая группировка и Демократический фронт освобождения Палестины (ДФОП), также коммунистический по своей идеологии.

ООП требовала, чтобы Израиль вернул все земли, принадлежавшие Палестине до 1948 года, и предоставил палестинскому народу право на самоопределение. С этой целью она развернула глобальную общественную кампанию, партизанскую войну и террор, сначала в соседней Иордании, а потом в Ливане и Тунисе.

В отличие от ХАМАС и «Исламского джихада», ООП по сути никогда не была исламской организацией. Ее группы формировались из националистов, но не все они были мусульманами. Многие из них вообще не верили в Бога. Даже будучи ребенком, я понимал, что ООП — коррумпированная организация, которая служит только себе. Ее лидеры посылали людей, зачастую подростков, совершать теракты (пару раз в год для привлечения внимания), чтобы таким образом оправдать сбор средств для борьбы с Израилем. Молодежь для ООП была лишь средством для разжигания огня ярости и ненависти, поддержания денежных вливаний на банковские счета лидеров организации{2}.